Подарками, вне всякого сомнения, обмениваются при заключении всех союзов, как общественных, так и международных, но я ни разу не слышал ни о каких пиршествах — очевидно, достаточно присутствия ребенка за обеденным столом. Мы можем найти здравый смысл в древней арабской идее, что общая еда создает общую кровь, с вытекающей отсюда аксиомой, что «отец тот, кто дает утром ребенку поесть». Таким образом, в маркизской практике этот смысл будет эфемерным; из таитянской практики превратившись в пережиток, исчезает совсем. Многим моим читателям может прийти на ум интересная параллель.В чем суть обязательства, принимаемого на таком пиршестве? Она будет меняться в зависимости от характеров тех, кто объединяется, и обстоятельств дела. Следовательно, было бы нелепостью воспринимать слишком всерьез наше усыновление в Атуоне. Со стороны Паааеуа это было делом общественного престижа; соглашаясь принять нас в свою семью, он нас даже еще в глаза не видел, знал только, что мы несметно богаты и путешествуем в плавучем дворце. Мы со своей стороны ели его мясо не с подлинным animus affiliandi здесь: с душевным расположением (лат.)

, а движимые лишь чувством любопытства. Это событие было официальным, демонстративным, как в Европе, когда монархи именуют друг друга братьями. Однако останься мы в Атуоне, Паааеуа счел бы себя обязанным устроить нас на своей земле, выделить молодых людей, чтобы они прислуживали нам, и деревья для обеспечения своим приемным детям средств к существованию. Я упомянул об австрийце. Он отплыл из Клайда на одном из двух однотипных пароходов; они оба обогнули мыс Горн, и оба на расстоянии в несколько сотен миль друг от друга, хотя почти одновременно, загорелись в Тихом океане. Один погиб, покинутый корпус другого после долгого дрейфа был в конце концов обнаружен, отремонтирован и в настоящее время приписан к порту Сан-Франциско. Шлюпка с одного из них с огромными трудностями достигла острова Хива-оа. Некоторые из тех людей дали клятву, что больше никогда не рискнут выйти в море, но из всех них только этот австриец остался верен своему усыновлению, остается там, где высадился на берег, и собирается после смерти лечь в эту землю. То, что происходит с таким человеком, случайно оказавшимся среди туземцев и пустившим там корни, можно сравнивать с садовым подвоем. Он целиком врастает в туземный ствол, совершенно перестает быть чужеродным, входит в родовую общину, участвует в доходах своей новой семьи, и от него ждут, что он с такой же щедростью будет делиться плодами своих европейских знаний и умений. Эта подразумеваемая обязанность зачастую возмущает ставшего привоем белого. Для того чтобы ухватить немедленную выгоду — скажем, получить место для лавки, — он играет на туземном обычае, становится на какое-то время сыном и братом, дав себе слово отбросить лестницу, по которой взберется наверх, и отречься от родства, едва он станет обременительным. И выясняется, что выгоды ищут обе стороны. Возможно, его полинезийский родственник простодушен и воспринимает эти кровные узы буквально, возможно, он хитер и вступил в этот союз с мыслью о наживе. В любом случае лавка опустошена, дом полон ленивых туземцев, и чем богаче становится человек, тем более многочисленными, более праздными и более любящими находит своих туземных родственников. Большинство людей в подобных обстоятельствах ухитряются купить или силой вырвать независимость, но многие прозябают безо всякой надежды на освобождение, удушаемые паразитами.У нас не было причин краснеть за брата Мишеля. Наши новые родители были добрыми, мягкими, воспитанными и щедрыми на подарки; жена держалась в высшей степени по-матерински, мужа наниматели ценили по справедливости высоко. Почему Моипу следовало сместить, сказано было достаточно; и в Паааеуа французы нашли ему достойную замену. Он всегда был безупречно одет и выглядел образцом приличия, словно смуглый, красивый, глупый и, возможно, верующий человек, только что явившийся с похорон. По характеру он казался идеалом того, что именуется хорошим гражданином. Серьезность он демонстрировал как украшение. Никто не мог представить лучшей кандидатуры на должность назначенного вождя, проводника цивилизации и реформ. Однако случись французам покинуть эти острова, а туземным обычаям возродиться, воображение рисует его увенчанным бородами стариков и отправляющимся на людоедское празднество. Но только не сочтите, что я несправедлив к Паааеуа. Его респектабельность была не просто поверхностной, и чувство приличия иногда толкало его на неожиданную суровость.Как-то вечером капитан Отис и мистер Осборн появились в деревне. Там царило возбуждение, начались танцы, было ясно, что предстоит праздничная ночь, и наши искатели приключений обрадовались своей удаче. Сильный дождь заставил их укрыться в доме Паааеуа, обоих приняли, заманили в одну из комнат и заперли там. Вскоре дождь прекратился, веселье должно было начаться вовсю, и атуонская молодежь стала окликать моих спутников через отверстия в стене. Оклики продолжались до поздней ночи, иногда они сопровождались насмешками, и до поздней ночи пленники, соблазняемые шумом празднества, возобновляли попытки к бегству. Но тщетно, прямо перед дверью лежал богобоязненный хозяин дома, притворяясь спящим, и моим друзьям пришлось отказаться от мысли повеселиться. Мы сочли, что в этом инциденте, столь восхитительно европейском, можно обнаружить три мотива. Во-первых, Паааеуа обязан был печься о душах: его гости были молодыми людьми, и он решил удержать их от соблазнов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100