В общем-то ей гулять и не хотелось. А умный Смирнов нашел и теоретическое обоснование их столь быстрому привалу.
- Гулять, дорогая Берта, это не значит только усталыми и нежными ножками по неровной и сырой земле топать. Гулять - это ощущать безмерный мир, любоваться непредсказуемой природой, чувствовать себя частицей вселенной.- И покончив с поэтичностью, деловито пообещал: - Ты сиди, а я тебе цветочек найду.
Меж серых останков прошлогодних, мягких, нерешительно зеленых, народившихся трав рос маленький голубовато-розовый цветок. Смирнов осторожно сорвал его.
- Прелесть, прелесть! - восхитилась Берта. Цветок лежал у нее на ладони. Смирнов присел рядом с ней на бревно:
- Красоту любишь?
- Кто ж ее не любит?
Смирнов из нагрудного кармана, не вынимая пачки, вытянул беломорину, размял каменный отечественный табак (крошки в виде сучков просыпались ему на брюки) и, не закурив, заговорил:
- Жил в начале века один такой весьма забавный господин - Борис Савинков-Ропшин. Так вот он однажды изволил выразиться, что, мол, морали нет, есть только красота. И соврал, потому что в этом звонком афоризме ничего, кроме пижонства и позы, нет. Красота - это первозданность, чистота, невинность, и поэтому она нравственна изначально. Безнравственный человек не может любить красоту. Она ему враждебна, и он чувствует это.
- К чему вы мне об этом говорите? - спросила Берта.
- Ты не можешь любить красоту, - с огорчением заключил он.
- Это почему же? - злобно забазарила Берта Григорьевна.
- Потому что ты - сука, Берта. Продажная сука, - грустно констатировал Смирнов и, прикурив от зажигалки, втянул в себя ядовитый дым.
- Да как вы смеете?! - грудным голосом воскликнула Берта и возмущенно поднялась с бревна.
- Сидеть! - гавкнул, как цепной пес, Смирнов так страшно и недобро, что ноги ее подкосились и она, уж не чуя как, вновь оказалась сидящей на бревне. - Теперь насчет того, сметь мне или не сметь. Только что мой друг Вадим Устрялов, досконально обыскав дачу, сообщил, что обнаружил звукозаписывающее устройство, которое постоянно фиксировало все разговоры, ведущиеся в музыкальном салоне, столовой и на кухне. То есть в тех местах, где постоянно общаются гости и хозяева.
- Но какое я имею к этому отношение? - слегка успокоилась Берта.
- Прямое. Самое прямое. Тот же искусный и глазастый Вадик выяснил, что звукозаписывающее устройство включается вручную и что пульт управления этого устройства находится в твоей комнате.
- Это подлость! Подлость! Кто вам дал право влезать в чужую частную жизнь?!
- Анекдот расскажу, - пообещал Смирнов. И рассказал: - Поезд идет бесконечным тоннелем. Естественно, все купе закрыты, а сортиры тем более. И вдруг у одного пассажира страшно прихватывает живот. Или разорвет его или... В общем, умолил он соседа по купе, расстелил газетку и присел. Натурально, звуки, запах... Сосед, чтобы как-то скрасить свое существование, закурил. Тот, что тужился над газетой, поднял голову, посмотрел осуждающе и напомнил: "А вагон-то для некурящих!" Не надейся, Берта, вагон для курящих.
- Какая мерзость! - содрогнулась Берта Григорьевна.
- Мерзость, - согласился Смирнов. - Я тебя в лесок увел, чтобы этой мерзостью не запачкать приличных людей. Усмирить тебя, к ногтю прижать, дать понять, что тебе от меня никуда не деться, и уж только потом - к людям. Говори.
- Что говорить? Что ты - старый негодяй и провокатор, бессердечный и жестокий мерзавец, готовый без раздумья растоптать чужую жизнь? Ты погубил меня, погубил!
- Видал дур на своем веку, но такой... - изумился Смирнов. - Ты и вправду ничего не понимаешь или меня за идиота держишь?
- Что я должна понимать, что?
- Хотя бы одно: ты сдала Мишаню. Душегубы, узнав из разговора Георгия и Даши, который ты записала, что он в раздрызганном своем состоянии представляет потенциальную для них опасность, без раздумий убили его. Ты активная соучастница убийства, Берта.
Она завыла в полный голос. Он вспомнил про затухшую папиросу и, прикурив, на две затяжки присосался к коричнево-грязному чинарику. Он курил, а она выла. Без слез, заунывно, как собака по покойнику, в одном регистре. Наконец, икотно дергаясь, зарыдала. Подождав, когда она дойдет до настоящей истерики, он встал и спокойно дважды съездил ладонью по ее лицу.
- За что? - хрипло спросила она, горько и уже тихо заплакала. Он протянул ей большой мужской носовой платок и приказал:
- Вытрись!
Она послушно высморкалась и возвратила платок. Он изучающе, как Левенгук через микроскоп инфузорию, рассматривал ее. Удовлетворился осмотром и протянул ей руку:
- Пошли.
Она отшатнулась было в боязни новой пощечины, но, поняв, что больше бить не будут, встала, зябко закуталась в шаль и согласилась мертвым голосом:
- Пошли.
Мимо и слова не проронивших Вадима и Дарьи Смирнов провел Берту в ее комнату. Усадил на кровать, посоветовал:
- Можешь полежать, отдохнуть недолго. Отдохнешь, а уж потом я с тобой поговорю всерьез.
Она без звука мягко завалилась на бок. Он вырвал из-под нее шаль и этой шалью накрыл ее как следует.
А потом была лекция, которую прочитал эрудированный специалист Вадим Устрялов:
- В салоне три микрофона. Один у рояля, прикреплен к отопительной батарее, второй под журнальным столиком и третий в абажуре торшера. На кухне - два. Под столом, естественно, и в посудном шкафу. И еще три в столовой. Опять же под столом, у парных кресел и в подоконнике. Вот и все.
- А в других комнатах? - на всякий случай спросил Смирнов.
- Исключено, - слегка обиженно ответил Вадим. - Я проверял досконально.
- Ну а теперь, как действует: что берет, что не берет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128