В углу, подальше от Михаила Семеновича.
- Команде работников искусств - физкульт-привет! - не унимаясь, поздоровался с молчунами не желавший расставаться с только что приобретенным хорошим настроением Константин. Дарья, не отрывая щеки от мягкого подлокотника кресла, недовольно откликнулась:
- Здравствуй.
Кобрин здороваться не стал. Он заорал. Скорее всего, не в первый раз:
- Костя, может, ты ей скажешь?!
- Что я должен ей сказать?
- Что работать надо, вот что! - продолжал орать продюсер.
- Дарья, работать надо, - тихо серьезно сказал Константин.
- А тебе только бы поиздеваться! - уже не заорал - взревел Михаил Семенович. - Все к черту! Живите как хотите. Но без меня! Без меня! - Он хотел торжественно встать и торжественно удалиться, но табуреточка вывернулась из-под него, и он, чтобы не упасть, на миг встал на четвереньки. Даже Даша жалобно захихикала. А Константин, помогая Кобрину подняться, побагровевший от сдерживаемого рыдающего смеха, утешил нравоучительно:
- Поднимаясь и падая! Падая и поднимаясь! Как все великие, Мишаня.
И уже не сдерживаясь, загоготал, как гусь.
- Да пошли вы все! - безадресно послал их Михаил Семенович и, не оборачиваясь, вышел вон. Звонкие его каблуки простучали по ступеням. Константин заменил Кобрина на вращающемся табурете и, разок крутнувшись на все триста шестьдесят градусов, спросил:
- Что не поделили?
- А что делят? - вопросила Дарья, не меняя позы. - Деньги. Он без моего ведома подписал контракты на пять стадионных концертов. - И вдруг, уподобясь продюсеру, тоненько закричала: - А я не хочу петь! И не буду петь! Я его предупреждала, при тебе предупреждала! Теперь пусть сам и выкручивается!
- Совсем не будешь петь?
- Не знаю, ничего я не знаю! Может, и совсем.
Без грима, без артистической осанки она была просто несчастной женщиной, которую замордовала жизнь-жестянка. Константину было остро жаль ее. Ужасно, до слез, хотелось помочь родному существу. Близкой, как младшей сестренке, любимой по-братски. И вдруг понял: только по-братски. Иллюзия, что все началось сначала, развеялась, как дым на ветру. Он спросил виновато:
- Чем я могу помочь, Даша?
- Ничем, - тихо и убежденно ответила она.
Он повернулся к роялю, открыл крышку и одной рукой ловко сыграл жалобное: "Чижик-пыжик, где ты был? На Фонтанке водку пил!" Развернулся к ней и предложил без надежды:
- Может, водки выпьем?
- Не хочу.
- Но я должен, должен что-то сделать! - завелся-таки Константин.
- Ничего и никому ты не должен, - успокоила его Дарья.
- Не могу же я просто так встать и уехать!
- Можешь. И поезжай, Костя.
Он встал с табуретки, подошел к креслу. Она поднялась навстречу, повернулась к нему правой щекой, которую он и поцеловал. Пообещал:
- Я завтра позвоню, - и пошел к двери.
- Костя, - позвала она. Он остановился и обернулся. Она бесшумно приблизилась к нему, положила ладони ему на плечи, заглянула в глаза и сказала твердо: - Ничего не склеить, Костя. Той ночи не было. Она просто, как воспоминание о прошлом, приснилась нам. Тебе и мне. Да?
- Да, - согласился он. И повторил: - Что я могу для тебя сделать?
- Не обижаться и не уходить далеко. У меня ближе тебя человека нет.
- Дурочка ты, дурочка!
- А вот жалеть меня не надо, - она легко поцеловала его в губы и подтолкнула к двери, - иди.
Вниз скатился со спортивной сноровкой по скользким закругленным перилам. Почти в объятия скорбной Берты Григорьевны, которая, услышав его "опля!" по окончании спуска, осуждающе вздохнула:
- И вас прогнала?
- Прогнала! - освобожденно сообщил он себе и отчасти Берте Григорьевне.
- Охохо! - огорчилась она и тут же спохватилась: - Может, поужинаете, Константин? Я сациви на целую роту приготовила, а есть некому.
- С радостью, но спешу! - деловито, но ласково отказался он и, мимолетно обняв ее плотные плечи, пообещал:- В следующий раз - обязательно. И спасибо вам за все, Берта Григорьевна.
Она только глянула на него с не совсем материнской улыбкой и неопределенно сказала:
- Дай-то бог! Дай-то бог!
Никуда он не спешил. Долго прогревал вполне прогретый мотор, а потом, сняв машину с ручного тормоза и не разворачиваясь на обратный путь в Москву, на первой скорости покатил по прямой вдоль дачных заборов в стремительно приближавшихся к настоящей темноте сумерках поздней весны.
За штакетником смирновского дома вовсю горел успокаивающий густо-желтый свет абажура. Добрый, привораживающий огонек. Как там в старину водилось? Заглянуть на огонек. На вот такой, наверное. Константину до сердечного холодка захотелось на огонек.
Калитка была закрыта на задвижку. Константин отодвинул ее и вошел на смирновский участок. Для начала заглянул в освещенное окно.
Александр Иванович Смирнов, сгорбившись на стуле, смотрел по телевизору новости. А Лидия Сергеевна Болошева, видимо накрыв стол к ужину, в ожидании, когда освободится от своих серьезных занятий глава дома, сидела в вольтеровском кресле и читала яркую книжку с названием на иностранном языке. От этой картинки веяло незыблемостью и покоем, который ему, Константину, по выражению поэта, только снился.
Он деликатно постучал в деревянный переплет застекленной террасы, особо не надеясь быть услышанным с первого раза. Но стекла задребезжали так, что Лидия Сергеевна решительно отложила книгу и двинулась открывать террасную дверь.
- Костик! - приветливо удивилась она. - Здравствуйте, Костик. И не топчитесь, как застенчивый немецкий провинциал, проходите в комнаты. Смирнов страшно обрадуется, он прямо-таки закис от отсутствия общения. Он животное стадное, один быть совсем не может.
- А вы? - вырвалось у Константина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128