При виде привычно свободной барственной троицы они, распахнув автомобильные дверцы, старательно и одновременно поклонились.
Марин никак (виделись уже) на поклон не отреагировал, а дамы рассеянно и приветливо поздоровались:
- Здравствуйте! Здравствуйте!
Все трое устроились в заднем салоне. Шофер повернулся к ним (стекло пока еще было опущено) и бойко спросил:
- В офис, Борис Евсеевич?
- В Шереметьево. У нас там рейс через пятнадцать минут.
- Мы же по кабакам собрались, - сказала к радости Бориса Евсеевича наконец-то по-настоящему удивленная Анна.
- По кабакам, - лукаво подтвердил Марин. - А что, в Питере кабаков нет?
...Их встретил на входе в аэропорт некто в небесно-голубом с золотом местный начальничек, не самый главный, конечно, но все-таки. Он поздоровался, ошарашенно и в ликовании узнав звезд, помог дамам выйти из машины, интимно поторопил дорогих гостей:
- Поспешим, друзья мои. Посадка уже заканчивается,- и твердо зашагал впереди.
Анна спросила вполголоса:
- Когда ж ты успел позвонить, Боб?
- Из твоего сортира. По мобильному, - торжествующе поведал Марин, чтобы сюрприз получился.
- Ай да сюрприз из сортира! - захохотала Анна.
Через час их встречали в Пулково. Еще один в небесно-голубом.
* * *
Кузьминский с Сырцовым отвезли на леваке слабо сопротивлявшееся тело Варицкого, который от страха и неопределенности накушался водки до перманентного изумления, домой. Куда везти, Сырцов знал, так как сын министра жил у своей жены, дочери банкира, которого в свое время начинающий частный сыщик тщательно и ненавязчиво пас. Они сдали тело хлопотливо причитавшей домоправительнице и с облегчением удалились из высотки на Кудринской площади.
В баню бы лучше всего пойти. Отмыться. Но многочисленные сегодняшние заботы в рай не пускали. Они устроились в маленьком заведении на Садовом, где подавали хороший кофе по-турецки. Они прихлебывали, но ушли эмоции и возвратилась необходимая рассудительность.
- И? - наконец произнес Кузьминский.
- Две линии пересеклись в одной точке, - математически сформулировал Сырцов.
- Как гневно писал в тридцатых годах о шпионе Сергей Михалков: "На перекрестке двух дорог им повстречался враг". Враг будет разбит, Жора?
- Победа будет за нами, - автоматически закончил фразу Сырцов. Мерзавец Варицкий и дурак Артем назвали одно и то же место.
- А великолепный Тоша указал и время каждодневного сбора, - дополнил Виктор. - Но ведь такая скотина, что безоглядно верить ему никак нельзя.
- Но и не верить нельзя, - сказал Сырцов. - Скорее, недопустимо.
- Когда решил идти?
- Сегодня.
- Не торопишься?
- Тороплюсь. Но все равно опаздываю.
- Я с тобой, Жора, а?
- Сегодня разведка. Только разведка, Витя. А в разведке двое вместо одного - двойная опасность. Так что побереги меня.
- То есть не идти с тобой, да? - понял Кузьминский.
- Как догадался? - в шутливом недоумении восхитился Сырцов и вдруг совсем спокойно и добро предложил: - Пойдем, Витя. Я тебя домой отвезу. Ребятки мой драндулет здесь поблизости оставили.
- А что мне дома-то делать?
- Отдохнешь, поспишь.
- В половине-то девятого! - возмутился Кузьминский.
"Гранд чероки" нахально устроился во внешнем дворе барской усадьбы, где ныне заседали когда-то единые, а нынче расползшиеся по многочисленным, враждующим друг с другом организациям, еще недавно советские, а теперь русские писатели.
Они полюбовались чуток темно-синим красавцем, а потом бесцеремонно влезли в него и помчались по Садовому к Мещанским.
Контраст меж празднично сияющей и глубокой синевой "гранд чероки" и облезло белым двенадцатиэтажным бараком-домом Кузьминского был настолько разителен, что Сырцов недовольно пробурчал:
- Ты бы, Витек, квартиренку поменял. Доплатил и поменял. Не бедный же.
- Некогда, - вздохнул Кузьминский, выпрыгнул из джипа, в последний раз обернулся к Сырцову: - Я буду волноваться, Жора.
- После двенадцати.
- Что после двенадцати?
- Волнуйся после двенадцати, если спать не будешь.
* * *
Из окон ресторана виделась неподвижно плоская, цвета нечищеного серебра, вода Финского залива, и от этого все знакомое было незнакомо, все внове: и ресторанный зал, и публика, и оркестр на возвышении, и совсем еще недавно такие привычные и близкие люди за столом. Слад кая тоска неузнаваемости. Сладкая тоска по тому, что прошло. Сладкая тоска по тому, что не произойдет никогда.
Дарье захотелось плакать, и она вымученно улыбнулась. Марин поймал ее улыбку и, правильно вычислив ее как предвестницу тихих слез, смешно кинул свою голову щекой на стол, чтобы с просительной лаской заглянуть в Дашины глаза. Даша улыбнулась еще раз, и желание плакать оставило ее. Она положила ладонь на кругло-гладкую миллионерскую голову и искренне похвалила:
- Вы - кудесник, Борис Евсеевич.
- Я готов быть кем угодно, лишь бы вы не плакали. Вы ведь плакать собрались? - проницательно осведомилась голова на скатерти.
- Передумала, - сказала Дарья и рассмеялась.
- Ну и слава богу! - возрадовался Борис Евсеевич и, подняв голову со стола, орлиным взором отыскал не вовремя отлучившегося метрдотеля. Видимо, помимо финансовых своих талантов, Борис Евсеевич обладал способностями гипнотизера и экстрасенса, потому что исчезнувший было метрдотель материализовался у их столика как бы из воздуха.
- Внимательнейшим образом слушаю вас, Борис Евсеевич.
- К финалу, Марик, изобрази нам что-нибудь эдакое...- Борис Евсеевич руками показал нечто пышное и волнообразно колеблющееся.
- Понятно, - моментально сообразил Марик. - А из напитков?
Беседу прервала Анна. Она лениво спросила метра:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128