- Ой, смотри у меня, путчист Федоров!
- Я - не путчист, - быстро возразил Федоров.
- Ты - хуже. Ты - адепт Константина Леонтьева.
- За убеждения не судят.
- А за участие в вооруженном заговоре?
- Никто еще не доказал, что я в нем участвовал.
- Хочешь докажу?
- Имеет ли смысл? Все прошло уже, проехало. Августовский путч все на
себя взял. Наше старье и не вспомнит теперь никто, - находя доводы,
Федоров потерял бдительность, рассуждая вообще. А Кузьминский в тех делах,
наоборот, на всю жизнь запомнил частности. От этих воспоминаний он слегка
поскрипел зубами и решил вспомнить вслух.
- Я вспоминаю, Митька. Часто вспоминаю. Как ты меня сапожками топтал,
норовя ребра сломать, как ты, смеясь, в харю мне плевал, как искренно
ликовал, что я в таком дерьме и унижении. Так что за всех не ручайся.
Федоров не столько слушал, сколько смотрел на личико визави,
прямо-таки на глаз заметно налившееся гневной темно-бордовой кровью. Ох, и
страшно стало Федорову.
- Я тогда пьяный был и как бы дурной... - быстро заговорил он, но
Кузьминский, мутным взглядом остановив его, продолжил воспоминания:
- Я-то помню какой ты тогда был, клоп недодавленный. Не будешь мне
служить - раздавлю до конца. - От избытка переполнивших его чувств он
хлюпнул носом и без перехода приступил к светской беседе: - В Дании-то
тебе хорошо жилось?
- Хорошо, - горестно от того, что сейчас очень нехорошо, подтвердил
Федоров.
- Чего ж вернулся?
- Соскучился.
- По кому же? По Ваньке Курдюмову?
- Если по нему, то в самую последнюю очередь.
- Ты когда его видел, Митька? Здесь уже, в Москве?
- А ты считаешь, что я его в Дании видел?
- Ага, считаю.
- Обеспокойся, Витя. Тебя стали часто посещать бредовые мысли.
Каблуком тяжелого своего башмака Кузьминский под столом безжалостно
ударил по мягкому носку федоровского ботинка. По пальцам то есть. Федорова
передернуло, как в болезни Паркинсона, и он беззвучно заплакал. Медленные
чистые слезы поползли по его щекам. С удовлетворением глядя на эти слезы,
Кузьминский повторил вопрос.
- Так когда же ты видел Курдюмова?
Иностранец Федоров потянул носом, проглатывая разжиженные слезами
сопли, и ответил честно.
- Ровно неделю тому назад.
- Где?
- Он мне свидание на Центральном телеграфе назначил. И заставил от
своего имени телеграмму в Женеву отправить.
- Содержание помнишь?
- "Операции блока 37145 разрешаю. Федоров", - четко ответствовал на
вопрос Федоров.
- Кому же ты такое распоряжение отправил, а, Федоров?
- Почтовому абонементному ящику. Индексы там сложные. Их не помню.
Кузьминский допил коньяк, чавкая, слопал бутерброд с тугой рыбой и,
не прекращая наблюдать конвульсии Федорова, поразмышлял вслух:
- Легко как серьезную информацию отдал. Почему?
- Я смертельно боюсь тебя, Витя. Смертельно, - признался Федоров.
- И с тех пор не видел его больше?
- Нет. И не ожидал увидеть. Он, по-моему, попрощался со мной
навсегда.
- Ну, что ж, допивай и при. Я с тобой тоже прощаюсь. Но не навсегда.
Федоров и не хотел, но допил. Угождал, чтобы побыстрее освободиться.
Утер губки бумажной салфеткой, глянул на Кузьминского
умильно-вопросительно.
- Я пойду?
- Что ж бутерброды не доел? Деньги плочены.
- Извини, не лезет. Будь здоров.
- Буду, - уверил его Кузьминский.
...На бегу, натягивая плащичок, Федоров выскочил на Васильевскую.
Проверился, как учили. Вроде никого. Заскочил на Тишинский рынок и там
проверился еще разок, основательнее: с известными только ему служебными
входами, с неожиданными торможениями, со стремительной пробежкой сквозь
толпу барахолки. Никого.
У аптеки нашел единственный в округе телефон-автомат с будкой, влез в
нее и еще раз хорошенько огляделся. Троллейбус на конечной остановке, в
который уже набились пассажиры, теперь со скукой рассматривавшие его,
Федорова. Рафик, из которого суетливые предприниматели переносили товар в
ближайшую коммерческую палатку. "ИЖ" - фургон с подмосковными номерами, в
котором безмятежно спал с открытым ртом рыжий водитель, пешеходы,
пешеходы, за которыми не уследишь. Федоров снял трубку и набрал номер.

30
Магнитофонная запись.
Звуки, издаваемые наборным диском.
Голос Федорова: Алуся, это я, Митя Федоров.
Алуся: Ну?
Федоров: Здравствуй, Алуся.
Алуся: Господи! Ты по делу говорить будешь?
Федоров: Меня сегодня Кузьминский достал насчет Ивана.
Алуся: Ну, и ты, естественно, заложил его с потрохами.
Федоров: А что мне было делать, а что мне было делать?! Этот мерзавец
готов пойти на все! Его люди могут убить меня, когда угодно!
Алуся: Господи, какой идиот!
Федоров: Кто?
Алуся: Ты, ты! Идиот, да к тому же засранец!
Федоров: Я с тобой ругаться не намерен, Алуся. Что мне делать?
Алуся: Что ты ему отдал?
Федоров: Текст телеграммы и дату встречи с ним.
Алуся: И все? Точно все?
Федоров: Клянусь.
Алуся: Боже, но какой мудак!
Федоров: Кто?
Алуся: Ты, ты! Клади трубку и больше мне не звони.
Федоров: Значит больше никаких поручений не будет?
Алуся: Клади трубку, говнюк!
Конец магнитофонной записи.
Глядя на Кузьминского, Казарян восторженно исполнил старомодно
мудрое:
- Ах, эти девушки в трико, так сердце ранят глубоко!
- Ранят, - послушно согласился Кузьминский. - Думал, просто
профурсетка.
А Спиридонова изумило другое:
- Техника-то до чего дошла!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98