Благотворитель, он был еще и философ. Увидев, что сотворилось в городе по его милости, он опечалился, а позже устрашился. «Теперь я понимаю, что чувствует Бог», — говорил он друзьям.
Близилось тридцатое июля, начало очередного кубка. Обстановка так накалилась, что горожане ходили с револьверами. Голубая и зеленая ребятня затевала между собой жестокие драки. Раз уж чувствуешь то, что чувствует Бог, рассудил мистер Димс, то и поступать надо под стать Богу. Слишком много в городе насилия.
В ночь на тридцатое июля мистер Димс нанял бульдозер. Наутро на месте крокетных площадок зияла огромная ямища с неровными краями. Будь у Димса времени побольше, он завершил бы дело потопом — устроил бы озеро…
Димсу пришлось бежать из города. Хорошо, что он не попался в руки сограждан, — а то бы его непременно обмазали дегтем и вываляли в птичьх перьях. Он укрылся от их гнева в Монтерее: зажил там преспокойно, покуривая свой опиум…
Из года в год тридцатого июля жители Пасифик-Грова устраивают символическое сожжение мистера Димса. Это настоящее праздничное действо. Снаряжают похожее чучело и долго носят его по улицам, а потом вешают на сосне. И, наконец, сжигают; люди шествуют под ним с факелами; и каждый год бедный мистер Димс уходит в дым-с…
«Сказки!»-скажете вы. Сказка-ложь, да в ней намек…
9. ДУРАКОМ РОДИЛСЯ… ПРЕЗИДЕНТОМ ПОМРЕШЬ
Поверхностному наблюдателю могло показаться, что Консервный Ряд состоит из обособленных мирков, существующих независимо друг от друга. Кафе «Ла Ида», лавка Джозефа-Марии (все еще известная как лавка Ли Чонга), «Медвежий стяг», Королевская ночлежка, Западная биологическая лаборатория, — казалось бы, какая между ними связь? На самом деле их связывает множество незримых уз, — тронь одного — ополчатся все. И если у кого-то горе, то слезы льются тоже у всех…
Самым уважаемым, самым любимым человеком в Консервном Ряду был Док. Он умел врачевать не только телесные, но и душевные раны. Ради друзей он готов был поступиться своей порядочностью и нередко оказывался пособником мелких правонарушений. Наконец, он всегда позволял выманить у себя доллар-другой. Стоит ли удивляться, что докову беду все восприняли как свою собственную?
Что это была за беда, Док и сам не ведал. Он лишь чувствовал, что глубоко несчастлив. Выстроив в ряд карандаши, часами просиживал над желтым блокнотом. В иные дни писал — и зачеркивал, и опять писал — стремительно наполнялась мусорная корзинка; в другие дни не мог выжать из себя ни строчки. Подходил к аквариуму, смотрел в прозрачную воду. И снова напускались на него голоса. «Пиши» — яростно приказывал верхний голос; «Ищи!» — громко пел средний; а нижний жалобно вздыхал: «Одинок ты! Одинок!» Док не хотел сдаваться без борьбы: воскресил все старые Амуры; купался в волнах музыки; читал «Страдания молодого Вертера», но все напрасно — голоса не смолкали. Желтые страницы, окликавшие взгляд, сделались алыми недругами… Один за другим умирали в аквариуме осьминоги… Все трудней становилось обманывать себя отговоркой, что нет-де хорошего микроскопа. Когда скончался последний осьминог, Док ухватился за новую отговорку. «Понимаете, — объяснил он друзьям, я не могу работать без подопытных организмов. А где их взять раньше весенних приливов? Вот будет с чем работать, да новый микроскоп — тогда монография сразу сдвинется с места…»
Друзья чуяли его боль, проникались ею. Друзья понимали: скоро настанет время, когда нужно будет что-то предпринять.
И вот в Королевской ночлежке случилось маленькое собрание — именно случилось, потому что никто его не созывал и не говорил речей.
Посреди комнаты необъятно восседала Могучая Ида. «Медвежий стяг» представляли Агнесса, Мейбл и Бекки. Присутствовали все ребята во главе с Маком… Разговор — как всякий серьезный разговор — повелся издалека.
— Вчера, — сообщил Элен, — Ида вышвырнула пьяного из кафе. Растянула себе плечо.
— Да, старость не радость, — мрачно отозвалась Ида.
— Он на нее первый напал. Зато потом летел — через тротуар прямо на мостовую. Вот бы устроить чемпионат по самообороне. Наша Ида всех бы победила!
— До сих пор плечо болит, — пожаловалась Ида.
Друзья пока что избегали главного.
— Как там Фауна поживает? — спросил Мак.
— Хорошо, — ответила Агнесса. — Чудит помаленьку.
— Да уж, чудить она любит, — подтвердила Бекки, осторожно счищавшая лак с ногтей. — Учит нас столовому этикету. Вынет сорок разных вилок, и давай спрашивать, для чего они нужны…
— Как для чего? Для еды! — сказал Элен.
— Эх ты, невежда, — сказала Бекки. — Тебе что десертная вилка, что навозные вилы…
— А предохранительная вилка, знаешь для чего? — воинственно спросил Элен.
— Для чего?
— Дерни, тогда узнаешь! Тоже мне, умная нашлась…
— У Дока все по-старому? — спросила Могучая Ида.
— Ага, — вздохнул Мак. — Был я вчера у него… Давайте подумаем, как ему помочь.
Все задумались… Да, трудно Доку— трудно и верным его друзьям. Еще бы, пошатнулся их кумир. Прежде все удавалось Доку легко — не оттого ли, что не замахивался он ни на что большое? И хотя по-прежнему сильна любовь друзей, примешивается к ней легкое презрение. Великим слабостей не прощают! Люди, боготворившие Дока, возвысились в собственных глазах, потому что бог оказался обычным человеком…
— С какой стороны подступиться, ума не приложу, — сказал Мак.
— А пускай Фауна ему по звездам погадает, — предложил вдруг Элен. — Сейчас она мне гадает.
— Тебе? — удивился Мак. — Как же можно гадать человеку, для которого не существует будущего?
— Почему это — не существует? — обиделся Элен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72