Почему-то я казался сам себе безучастным зрителем. Уже не первый раз
бывало так, что ветер полностью контролировал мое тело. Когда мы сажали
"Дронт" в туманности Альциона, я был без сознания, но в других ситуациях
ветер действовал тайно или против моей воли.
Ощущать все это было странно, но вовсе не так плохо, как я себе
представлял. Все было почти так, будто я застыл, как пауки - не против
своей воли, но просто потому, что чувствовал, что не могу двинуться и даже
громко подумать, чтобы не нарушить внутренний контакт ветра при
координации моего тела. Я вынужден был стать каким-то душевным зародышем,
как можно меньше и незначительнее.
Самым главным при этом было то, что сам я проявлял к этому добрую
волю и все это меня не пугало. Я не особенно любил ветер, но это и не было
нужно, если знаешь, что находишься с ним по одну сторону баррикады. Во мне
все еще не улегся страх, что он сможет "овладеть" мной, но он уже
достаточно притерся - ведь мы слишком долго жили вместе, чтобы находиться
в состоянии войны.
Я холодно смотрел глазами, движения которых уже не контролировал. Я
видел четырех пауков. Один был мертв. Значит, сзади было еще три. Я уже не
мог вспомнить, какой из них был ближе всего, но, вероятно, это был один из
тех, кого я не мог видеть.
Рядом со мной Майкл сполз на землю. Он лежал совсем тихо; его тело
свернулось у моих ног.
Когда я привык к новой ситуации, у меня возникло неуютное чувство,
что все, что мы делали, лишь отодвигало неизбежное. Едва ли можно было
ожидать, что Майкл или Мерседа в обозримое время отдохнут настолько, чтобы
встать и убить пауков, и даже если бы это было возможно, скорее пауки
осилили бы нас, чем мы их. Я спрашивал себя, каков галактический рекорд
длительности игры на флейте и настолько ли выше, чем моя собственная,
способность ветра использовать мое тело, чтобы нам удалось побить этот
рекорд.
Вероятно, нет, решил я. У ветра сейчас больше дел, чем просто
осторожно управлять моей вегетативной нервной системой. Если он вынужден
полностью контролировать мое тело, то его способность была лишь немного
выше моей. Но ведь должна же быть возможность, чтобы я взял его роль -
точно так же, как он мою!
Я только не знал, с чего начать.
Нам не оставалось ничего, кроме как ждать помощи, даже если у нас не
было никаких причин предполагать, что мы сможем ее получить в ближайшем
будущем. Несомненно, местные жители вернутся. Но _к_о_г_д_а_?
Ночная тьма наступила быстро, как обычно, и отняла у нас ничтожное
утешение видеть неподвижного врага. Даже матово-красные угли костра
погасли, и мы сидели в абсолютной темноте.
Но музыка флейты продолжала звучать.
Я начинал ее ненавидеть.
Во мне снова поднимался страх. Казалось, мое чувство времени
нарушилось. Логика подсказывала мне, что, должно быть, прошло больше
времени, чем я фактически "пережил", и все же время казалось мне слишком
медленным. Было очень неприятно, что темнота украла все мои чувства. Не
потому, что я больше ничего не ощущал. Меня беспокоило чувство, что я не
мог _п_о_л_ь_з_о_в_а_т_ь_с_я_ органами чувств. Я был не способен внутри
моего тела ни к какому действию - и это добровольно! - и тьма лишь
усиливала чувство неуютности. Было чувство, что страх начнет занимать все
больше пространства, и я ничего не смогу с ним поделать.
Я знал, что опасность была в страхе. Страх овладевал не только
разумом, но и телом. В своей высшей точке он мог отнять сознание,
остановить сердце... И тогда ветер уже не сможет контролировать мое тело.
И мы оба умрем. В туманности Альциона я должен был потерять сознание,
прежде чем ветер мог вмешаться, так как я был парализован ужасом, и ветру
было бы не справиться с моим телом, пока мое воображение питало его
страхом.
Если я позволю страху овладеть мною, произойдет что-то ужасное.
Я боролся.
Бок о бок с ветром мы боролись против обстоятельств и против нашей
собственной слабости. Если ветер и оказывал мне какую-то активную помощь,
то я этого не замечал. Если я каким-то образом помогал ветру, то это
происходило как бессознательный акт воли. Но даже если каждый из нас
боролся сам за себя, влияние одного на другого было большим. Это
сплачивало нас теснее, чем мы достигли бы этого когда-либо разумными
разговорами. Мы сплавились отчаянием и смертельным страхом.
Когда я раньше размышлял о ветре, было часто появлявшееся логические
опасение, что телесная смерть была возможна только для меня. Он же мог бы
просто перейти к новому хозяину. Я всегда был обеспокоен тем, что он
обращается с моей жизнью легкомысленнее, чем я сам. В ту ночь я понял, что
был неправ. Пока он жил в моем мозгу, ему - как и мне - грозила смерть. Он
мог иметь девять жизней кошки, но жил всегда только одну. Приспособившись
к моему мозгу, чтобы жить в нем, он стал совершенно человечным, если этот
процесс не был и обратным. В природе вещей было заложено, что он умрет со
мной, если умру я. Это я открыл, когда мы вместе боролись в джунглях.
После этого я долго не мог отделиться от ветра. То мгновение было
поворотным пунктом в истории моего собственного отчуждения.
Я знал, что если мы выживем, я уже никогда не стану прежним.
Я победил свой страх.
Музыка продолжала звучать, и у нас было достаточно стойкости и
решимости, чтобы играть либо пока не свалимся, либо пока на пауков не
перестанут действовать гипнотические чары.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50