Тяжелое забытье Лысого, снизошедшее на беднягу еще на родной южносибирской земле, оборвали неожиданные маневры и резкое торможение тяжелой машины. Впрочем, просветление у Михаила, ооретение им чувств, медленное, скачкообразное, не происходило в согласии с головокружительным ритмом детективном истории Евгения. Разнообразные звуки не построились в естественную последовательность, все перепуталось в голове Лысого, какие-то толчки, движения, тень. на мгновение закрывшая уголок звездного неба, выстрел где-то совсем рядом,- вся эта несообразная чепуха смешалась с удивлением "где это я?" и привела Мишку в состояние растерянности и страха к тому моменту, когда с коротким хлопком закрыл за собой дверь Александр Егорович и рванул свою стотридцатку в ночь. Колеса закрутились, слились буквы, цифры, швы в ровные черные круги, но успокоения устойчивые обороты кардана Лысому не принесли. Судорожно сжимая в темноте свою болоньевую сумку, он вслушивался в рабочий гул побеждающего пространство и время грузовика и все отчетливее и отчетливее различал в песне ветров и механизмов одушевленные и оттого пугающие звуки. Нет, не мог Мишка подобно пригревшемуся у себя там, в уютной кабине Александру Егоровичу просто злобно игнорировать странное дорожное происшествие, но не страх неведомого, иррационального мешал ему расслабиться, ему мешала материя, первичная, данная нам в ощущениях - нет и еще раз нет, никаких сомнений - совсем рядом, за ящиками явно находился кто-то еще, хрипел, сплевывал, шумно втягивал воздух, время от времени производя жалобный звук, какой бывает обычно, когда, разбирая ящик, вместе с доской пытаются извлечь и длинный изогнутый гвоздь.
В самом деле, сидя на корточках, прыгая и раскачиваясь, Штучка все время хватался за одну из двух крестнакрест сбитых боковых досок; удерживая себя таким образом в вертикальном положении, Евгений без всякого желания со своей стороны очень быстро отделял недобросовестно приколоченный предмет.
Да, сумбурное пробуждение выльется в сумбурные поступки. Впрочем, войдем в положение, глупое положение отрезанного от внешнего мира в дальнем углу кузова Мишки Грачика, войдем и представим себе, как он, сын Западно-Сибирской низменности, истолковал появление ночного гостя на пустынном шоссе. Очень, очень мрачно. Прискорбно, но факт, себе подобного, одинокого, отчаявшегося молодого человека Мишка принял за беглого лагерника, о коих среди земель, некогда завоеванных суровым Ермаком, и поныне ходят многочисленные душераздирающие легенды, время от времени материализующиеся вооруженными солдатами внутренних войск на дорогах, вертолетами, низко летящими над макушками сосен, и восторженными, но маловразумительными газетными репортажами о самоотверженности людей и собак, проявленной в таежных кошках-мышках.
Согласитесь, трудно, крайне тяжело ставить в упрек человеку отсутствие христианского милосердия к какому-нибудь красноглазому насильнику, а страх перед безумцем тем более. Итак, отвлечемся, закроем глаза, сядем на что-нибудь твердое, неудобное (на пол), хоть на мгновение ощутим жутковатый неуют дальнего тупикового конца кузова, куда забился Мишка Грачик, ища забвения и покоя, и где он теперь сидит, мнет свою сумку, прячет на пузе под футболкой и все равно мысленно прощается прежде всего со своими денежками, тремястами пятьюдесятью рублями (около того), кои он заработал честным трудом, снимая острым резцом стружку с разнообразного железа, затем едва не потерял в драматических перипетиях дня, все же вернул ценой беспрецедентного унижения и вот теперь в одночасье может потерять вместе с юной, едва начавшейся жизнью. Однако решительность, состояние действия, окрылившее его после злополучного футбола, еще в герое нашем угасло не совсем. Да, сейчас Мишка начнет делать глупости, но раз мы уж вошли в его положение, то в мерцающем мраке ночи нам нет ничего желаннее независимости, свободы от страха, боли и обиды.
Итак, осторожно, сбоку, проворно, вдоль правого борта, по краю. под покровом тьмы, не издавая ни звука, наметил Михаил пробраться к дальнему, вибрирующему, но обращенному к вольным просторам полей борту кузова, с которого, появись в том печальная необходимость, можно было бы запросто катапультироваться на четырехрядную гладь скоростной автодороги. (Однако, усмехаясь и подмигивая, все же не расстанемся с совестью, с объективностью, в конце концов, согласимся, деньги в этом случае действительно не попадут в сомнительные руки.)
Может быть, иной, весьма щепетильный и деликатный читатель и осуждает сурово откровенность автора, но, как известно, ему (автору), сыну эпохи, дороже правды только еще большая правда, а посему не дрогнувшей рукой продолжаю,- тихо, беззвучно, впотьмах перемещаться к трепещущему на ветру брезентовому краю Михаил стал на четвереньках. Возможно, полагая такое положение естественным для приведения в боевую готовность инстинктов защиты и нападения, унаследованных от примитивных, но чертовски ловких и осторожных млекопитающих, а может быть, просто облегчая себе удержание равновесия в темном кузове на скорости семьдесят километров в час.
Что ж, милейший читатель, а не пойти ли и нам на какое-нибудь упрощение с благородным намерением поскорее умозрительный холодок иронической прозы согреть теплом дружеской встречи? Конечно, пропустим абзац, минуем стук-постук коленок, напряженный блеск зрачков, отметим только одно, маневры Лысого не остались, несмотря на все его хитрости и абсолютную уверенность в себе, незамеченными, именно поэтому в какое-то мгновение вдруг, разом все неодушевленные и одушевленные звуки, так напугавшие Мишку, прекратились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144