Но я не хочу, не хочу, не хочу...
А ты захоти, мой мальчик хороший, назло пропагандисту и агитатору, извергу, мучителю безвредных буковок-паучков и общеполезных червячков больших и малых знаков препинания.
Это так просто, надо лишь только представить себе город, в котором мы завтра в полдень сойдем на перрон, желудевый, вишневый, совсем не похожий на наши с тобой картофельные и кедровые. Там все гнило и пьяно, но птицы дозором не на трубах и лестницах-клетках бездушных опор линий высоковольтных, а на шпилях и маковках, башнях и стенах.
Вороны, беее, нашла кого вспоминать.
Ладно тебе, ведь мы же уже плывем на белой посудине с квадратными окнами палуб-веранд, и беспокойный гнус водяной - пузыри, гребешки, пена и брызги - роятся, играют за круглой кормой, собираются на шорох винтов и светятся, светятся, светятся ночью и днем, ночью и днем, ночью и днем.
Прохлада и чистота утреннего пустого купе, голые полки, блестящий пластик вагонных стен и никого. Ночного монаха, четками петита, нонпарелью молитвы отгонявшего дьявольский образ греха, пуще смерти боявшегося тебя и меня, нас, обнявшихся бестий, приняла в свое лоно праведная, непорочная станция зари.
Лишь сизый почтовый голубь смятой газеты, весь в перышках фиолетовых линий, зигзагов, крестиков и кружков, остался лежать на непомерно длинном белом столе.
Олечка, Оля, ау, просыпайся скорей. Телеграмма!
ДАМА С СОБАЧКОЙ
Сибирские горки хороши в море зеленого. Среди скромных, неброских осиновых платочков и наивного, нежного простоволосья берез синяя удаль гордо стоящих елей, молодцевато пасущих лиственные бабьи стада, гвардейцем делает любого путешественника мужского пола.
- Она сказала, что это очень древний славянский корень, который восходит к слову хвоя, колючка, игла, понимаешь? - быстро шепчет мальчишка, в такт с неровностями заезженного тракта то растягивая, то сжимая гармошку гласных.
- Это в университете проходят? - подхватывает ритм сосед.
- Нет, ты что... - с легкостью, свойственной бесхребетным, задорно посвистывавший спуск становится астматоидным подъемом, в хвосте "Икаруса" звереет, порвать ремни, перекусить болты пытается в очередной раз несвободный механизм. Закончить фразу уже положительно невозможно.
- Она в ..ниге ...чла ...
- ..акой?
- Немецкой, - за перегибом дороги открывается нестиранная лента полотна, полого огибающего шапку рощи. После поворота мальчики встанут и, как юнги от бизани к фоку, начнут пробираться вдоль сидений, ширясь и искажаясь в капитанских зеркалах водителя.
- Остановите, пожалуйста, у столбов.
Направо от шоссе в направлении, указанном художественным центнером стрелки "Кедрач", утекает вверх по холму под вечнозеленые кроны слюдяной ручеек выгоревшего асфальта. На мелких камешках обочины ждут каблуков стрекозы неодушевленной пыли.
Если двинуться по прямой, подняться, спуститься, обогнуть безнадежно лежащую рельсу шлагбаума, слиться с кособокой тенью котельной, а затем сбежать по бетоным ступенькам, можно увидеть за стеклом столовским экспонаты этого сезона, вооруженные казенным алюминием.
Мимо зубов ужинающего общества проплыть и за углом показать ему язык. Но это глупо, а мальчики настроены серьезно, по-военному, и потому сразу за воротами уходят боковой тропкой по лестнице корней под смолистые ветви.
Первым шагает блондин в короткой курточке и тряпичных джинсах, его мама работает в этом самом доме отдыха "Кедрач" врачом и он, конечно, рискует куда больше второго, довольно крепкого на вид, чернявого с редкими ниточками нагловатых усиков, шевелящихся над губой.
- У нее, знаешь, такая собачонка желтенькая, нос внутрь...
- Пекинес что ли?
- Ага, ага, - продолжает белобрысый Женя не оборачиваясь, - она говорит, что в прошлом веке европейцы предлагали контрабандистам меру золота равную весу животного, за эту пимпочку...
Если притаившуюся под прошлогодней хвоей шишечку поддеть носком, то кругленькая дурой-пулькой прошьет ленивую мелочь лягушачьей листвы хищных придорожных кустов.
- Она специалист по шампиньонам.
- Псина эта?
- Ну, да...
- Шутишь? - круглоплечий черныш Алексей останавливается, он впервые в кедровом бору и воздух ему кажется каким-то медицинским, не предназначенным для ежедневного употребления.
- Какие шутки, если мы так и познакомились. На весь лес скотина гавкала, звала хозяйку и за руки пыталась укусить, ну, вроде, как бы, первая нашла...
Они на вершине, среди костяшек сведенного тысячелетней судорогой кулака лесного холма. Синие звездочки железяки пруда уже поблескивают внизу сквозь вечернюю прозрачность озона между стволов.
- Может быть, здесь?
- Давай.
Женя и Алеша садятся на рыжий муравейник длинных иголок. В прорехах крон неунижаемых сезонной наготой деревьев едва видны пупы проплывающих облачков.
У мальчиков с собой две емкости с полупрозрачным содержимым. На одинаковых бледно-розовых этикетках раскрась-сам какой-то смышленный молдавский малыш красным заполнил контуры ягод, синим - листочки и стебли, а в сложном слове "портвейн" ни одной не сделал ошибки.
У одной бутылки пластик горской папахи, венчавшей горлышко, превращен в плоский берет. Это в кафе у автовокзала Женя и Леша, как два лихих дизелиста, тайком подкрашивали компот и заедали черемуху рыбьими плавниками холодных чебуреков. Остатки добивают теперь не стесняясь, быстро, словно средство от кашля, большими глотками, без удовольствия, по очереди деликатно обтирая ладошкой горлышко.
Второй огнетушитель, тяжеленький, полновесный, даже не вынимают из холщевой сумки. Это гостинец, завернутый во вчерашние новости местного значения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21