Я не заметил, как стал робким. Я жил трусом. Вместе с другими ничтожествами. Я был крупицей безответной толпы. Я спокойно наслаждался нравственной жизнью. Никто в Империи не может ни изувечиться, ни задохнуться. Я не жалею о своей гибели.
– Ты, мой побратим, не трус, – вмешался Мстиша. – Я горжусь, что сражался рядом с тобой.
– Спасибо... мой побратим. Может... Снова молчание в темноте, настоящая темнота пещер или подземелий. И звезд не видно, тучи...
– Семен! – позвал Малинин. – Ты жестоко осудил себя. Однако ты ведь жил чем-то?
– Я пытался найти правду в истории. Я пережил нашу республику и отверг ее.
– Почему? – спросил Исаев.
– Не было в истории Империи, которая бы существовала не ради грабежа. Всегда метрополия извлекала все из провинций. Империи кормили свой центр, как мы столицу, и приручали жителей к тунеядству, каждый гражданин центра участник грабежа. Империя живет за счет налогов. А человек – мы тут говорили – создан для жизни в племени. Империя – это слишком много. Управлять ею можно только силой и ограблением подданных. А наш Бог-Император, наш Бог-Отец – творец этого грабежа.
– Вот не думал, что здесь смогу найти сторонника, – с горечью сказал Исаев. – Хотя...
– А может, Бог-Император сам в тисках необходимости? – вдруг первый раз за все время отозвался Илья.
Темнота молчала долго-долго. Времени не было, время остановилось. Потом громко затрещали цикады. И вновь молчание.


30
ТИРАНОЗАВР

Утро было прохладным, и наши израненные тела зябли. Однако чувствовал я себя неплохо. Накануне, перед тем как сбросить нас в эту яму, раны наши смазали травами пахнущей мазью и сверху, для совершенной законченности, густо присыпали еще и горячим пеплом.
Туман, проплывая, опустился и к нам. Капельки росы оседали на наши грязные тела. Хотя наверху и слышался приглушенный гул огромной массы живых существ, нас не тревожили. И было непонятно, хорошо ли это? Или плохо?
Между тем стало теплее; солнце, букашки, мелкие жители трав, и птицы со всей убедительностью показали, что день начался.
Потом наверху было шевеление, но это торопливо опустили корзину с жареным мясом, пучками дикого лука и хлебом. Не поскупились мучители, и мы хорошо поели. Кроме Кочетова, впавшего в беспамятство из-за боли в отрубленной руке.
Кто-то высказал предположение, что причиной нашего забвения может быть Арсун, возможно, его очередь... Но тему не стали развивать. И когда за нами пришли, ожидание уступило место непонятному облегчению.
Нам опустили веревку с петлей, кто-нибудь просовывал внутрь ногу и держался руками; кентавры споро выдергивали нас. Кочетову помогали, как могли, да и кентавры, насколько это можно, проявляли деликатность.
Мы шли обратным путем на площадь, и это было неприятно.
Вдруг устрашающий вой, подобно стону безумного гиганта, долетел к нам. Кто-то из конвоиров нервно передернулся.
Над площадью пыток в небе, едва шевеля крыльями, парил беркут. Вожди молча разглядывали нас, поставленных в центр, метрах в пяти. Вперед вышел давешний шаман все в том же абреком шлеме. Он оглянулся на кучку сильно потрепанных жизнью, но богато украшенных кентавров, перед которыми стояли мы.
Один из вождей кивнул, шаман махнул рукой, и пространство за нами гулко выдохнуло.
Привели Арсуна, обычно желтые глаза его горели красным пламенем, но он был спокоен, только устал, а может быть, нервничал.
Шаман еще раз оглянулся на вождей. Достал свой бубен; в наступившей тишине гулко разнеслись удары, и тут же где-то запела флейта. Пронзительный звук странно сплетался с низким ритмом, создавая тревожные ощущения и ожидания чего-то...
Молодой кентавр выехал к нам с шестом, на котором было что-то круглое, словно арбуз, раскрашенный золотой и синей краской: цвета взаимно переплетались, мягко перетекая один в другой. Вдруг бубен и флейта смолкли. Шаман обращался к Арсуну:
– А теперь, абр по имени Арсун, повтори тот вопрос, который ты задал человеку-паломнику.
– Я спросил его, кто ходит утром на четырех ногах, днем – на двух, а вечером – на трех.
– И что он ответил? Говори так, чтобы все слышали.
– Он сказал, что это Бог-Отец.
– Почему он так сказал?
– Он утверждал, что Бог-Отец стареет вместе е миром, который он создал, и что ему тоже нужны подпорки, дабы существовать.
– Покажи нам этого человека-пилигрима. Покажи нам его, осмелившегося сказать такое!
Арсун повернулся, посмотрел на меня и протянул руку;
– Вот он.
Я ожидал самого худшего. Впрочем, что может быть хуже нашего положения. Тут я посмотрел в сторону реки и толкнул стоявшего рядом Михайлова.
– Гляди, – прошептал я.
– Кто тебе, человек, подсказал ответ, ранее никому из вас, паломников, неизвестный? – громко, чтобы слышали собратья, проговорил шаман.
– Кажется, наши... – прошептал Михайлов, и за ним стали всматриваться Исаев, Малинин и Илья. Лишь Кочетов внезапно сел на землю, но никто не обратил внимание на его слабость.
– Никто не подсказывал, шаман, или как ты там здесь прозываешься. Ответ очевиден, хотя и случаен. Если бы спрашивал ты, я мог бы так не ответить: Создатель ведь и вам Бог-Отец, для вас он мог бы выступить в вашем обличье.
– Поясни нам, человек-пилигрим, что значит в "нашем обличье"?
– Это значит, что образ Бога всегда выбирают из тех форм, среди которых живут разумные. Обличье Бога меняется с ростом силы цивилизации и культуры. Если вы считаете себя сильнее всех, то и Бог может выступать в виде полуконя-получеловека.
Среди поднявшегося шума ко мне долетели перешептывания товарищей.
– Это нереально, – говорил Исаев, – они не смогут форсировать реку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112