Зато пьют местные, но их самогон я в
себя влить не способен. Они пьют даже дезраствор. Кварк божится,
что они и бензин пьют, но в это я уже не верю. Я аккуратно
зашиваю культю по слоям - мышцы, фасции, еще фасции, кожа.
Отличная будет культя, на ладонь ниже колена.
Я стягиваю перчатки, швыряю их в таз, к жуткому месиву из
мяса, кости и салфеток. Метарку бы - но если после каждой
операции пить, мой запас истощится за неделю. А в этой дыре не
то, что метарку - шлюх нет. Я даю последние указания сестрам и
выхожу.
Городок стоит в узкой долине. На запад скала, и скала на
восток, а на юге - гора, потухший вулкан, чье название состоит из
трех пулеметных очередей и одиночного выстрела. Где-то на южных
ее склонах прячутся пушки, точно блохи в шкуре огромного зверя.
Большей частью позиции фрехи находятся западнее от нас, а абскар
- восточнее, но кое-где они пересекаются, перемешиваются и
заходят друг другу в тыл. Я гляжу в небо - непередаваемо синее,
ослепительное, очень холодное; где-то в невообразимой выси
скользит серебряная тень самолета, летящего на юг, в Лерани, в
Хэйан, в Аргиту... Аргита. Только здесь, на Горгаале я понял, что
такое - родина.
Вертолеты стоят на выровненной взрывами площадке на окраине
полуразваленного города. Тридцать уродливых ящеров скорчились на
утоптанной железными лапами щебенке. Их черные глянцевые бока
украшают леранийские опознавательные знаки, ярко-голубые с алым.
Я рефлекторно опускаю глаза: на рукав моей куртки нашит маленький
аргитянский флаг, три цветные полоски - лиловая, белая, золотая.
Я оглядываюсь: серые камни вокруг, серые дома, редкие черные
пятна угля и сажи, зеленые - травы, синие с радугой - луж. Я
сплевываю в лужу и захожу в барак.
Кварка я застаю в его комнате. Он сидит на раскладном
походном стуле, жжет травы на блюдце - откуда ему достать
курильницу в опустевшем городе? Ароматный, чуть горький дым
наполняет комнатушку, улетучиваясь потихоньку через
вентиляционное отверстие. Лицо Кварка в дыму походит на
древнехэйанскую маску воина: узкое, цвета темной бронзы, с
длинным прямым носом и острыми скулами.
Странно, но Кварк мне нравится. Почти. Я жгуче завидую ему,
до спазмов в желудке, завидую его ироническому спокойствию, его
потрясающему обаянию, ненавижу его - и все же меня тянет к нему,
нему, так унижающему меня одним тем, что он есть. Мазохизм
какой-то.
- Добрый вечер, Рред, - произносит лераниец. - Спокойный
сегодня выдался денек.
- Вечер? - переспрашиваю я. Да, и вправду: темнеет. Сколько
же я простоял за операционным столом? Опять болят колени - это
профессиональное у нас, хирургов. Я сажусь рядом с Кварком и
медленно вытягиваю ноги.
- Какие новости? - спрашиваю я.
- Обычные, - отвечает он. - Стреляют, хоть и перемирие.
- Я не об этом...
Кварк понимает недоговоренное. Ему тяжелей, чем мне - все
порты Горгаала принадлежат детям моря, с которыми у леранийцев
старые счеты.
- Дома? Все как обычно...
Он неторопливо пересказывает мне сводку мировых новостей.
"Дома" для нас означает - где угодно, только не здесь.
- Чаю? - спрашивает он, закончив. Я киваю. За окном
сгущается синева ясного вечера.
Мы пьем пахучий травяной чай, что вяжет рот и чуть дурманит
мысли. Не знаю, что за корешки Кварк кидает в чайник, но им
удается немного разжать ледяную хватку ненависти на моем сердце.
Лераниец болтает о своей жизни на родине, о том, как он вернется,
и заведет вторую жену в дополнение к той, которая ждет его дома,
и получит повышение по службе. Он даже пустопорожний треп
ухитряется превратить в серьезный рассказ. Шумы дня стихают, едва
слышится рокочущая вдалеке канонада. Вот уже второй месяц фрехи
штурмуют долину Спящей Собаки, где засели абскар. Иногда мне
хочется сесть в вертолет, пролететь над островом и расстрелять из
ракетомета все, что движется. Хоть тогда эта война кончится. Если
только камни не встанут и не начнут стрелять.
Мы вежливо и церемонно прощаемся. Я выхожу из душного барака
под темно-синее небо, в холодный ветер. На востоке уже
разгорается красный рассвет; три луны плывут в небе, каждая будто
слеплена из двух половинок, белой и розовой. Сегодня ночь
троелуния, значит, завтра стихнет огонь. Местные горцы измеряют
время по сочетаниям лун, устраивают праздники в такие ночи.
Где-то в городе горят костры - уже кто-то празднует, палит от
радости из автомата в пустое небо.
Как холодно... У нас в Аргите сейчас лето, здесь - зима. Я
поплотнее запахиваю куртку и бреду, спотыкаясь в темноте, к
госпиталю. Там меня ждет комната, одеяло и милосердный сон.
Утро встречает меня оранжевым светом - Аэн, малое светило,
еще не скрылся за невидимым горизонтом, золотой Эон смешивает
свое сияние с его кровавыми лучами. Небо отливает бронзой,
нависая тяжелым храмовым куполом над долиной Сорока Сторожей. Еще
один день.
Рычит вертолет. Я выглядываю из окна - черная туша,
покачиваясь, опускается на площадку. Значит, что-то случилось.
Я поспешно встаю, одеваюсь, вздрагивая от прикосновения
сыроватой, холодной ткани к пригревшемуся за ночь телу.
Развлечения - потом, вначале дела. Утренний обход.
Печальное зрелище. "Нет радости большей, чем умереть за
отечество". Хотел бы я встретиться с тем, кто это сказал. Я бы
взял этого напыщенного идиота на свой утренний обход. Пусть
посмотрит, каково это - умирать за отечество. Я делаю все, что
могу - с ограниченным запасом антибиотиков, с бинтами, которые
приходится стирать - стирать и засовывать в автоклав, чтобы
перевязать следующего несчастного.
1 2 3 4