— Мы явимся перед ними в полном составе, — сказал Холкит. — Адвокат, стряпчий…
— … и клиент, — сказал молодой адвокат, оглянувшись, и прибавил, понизив голос: — который, судя по его ощипанному виду, давно уже имеет дело с нашим братом.
Действительно, у смиренного спутника молодых весельчаков был весьма потрепанный вид обнищавшего истца, разоренного тяжбами, и я невольно улыбнулся их догадке, хотя и постарался скрыть улыбку от предмета шуток.
Когда мы добрались до гостиницы «Уоллес», старший из эдинбургских джентльменов, который, по моему предположению, был адвокатом, настоял, чтобы я отобедал с ними; они подняли на ноги все семейство хозяина, потребовав извлечь из кладовой и погреба самые лучшие припасы и приготовить их наилучшим образом, и проявили при этом обширные познания в кулинарном искусстве. Во всем прочем они оказались веселыми малыми, в расцвете молодости и жизненных сил, истыми представителями верхушки своего сословия, весьма напоминавшими судейскую молодежь времен Аддисона и Стиля. К осведомленности и рассудительности, которые они проявляли в беседе, примешивалась беспечная веселость; они стремились сочетать качества людей деловых и в то же время светских, любителей изящного. Подлинный аристократ, воспитанный в той полной праздности и духовной пустоте, которые, насколько я понимаю, необходимы для создания безупречного джентльмена, вероятно, усмотрел бы у адвоката налет профессиональной педантичности, который тому не удавалось скрыть, а у его приятеля — некоторую излишнюю суетливость, и наверняка нашел бы в их беседе больше учености, а также оживления, чем подобает настоящему светскому человеку. Но я, настроенный не столь критически, с удовольствием находил у моих спутников счастливое сочетание хороших манер и широкого гуманитарного образования со склонностью к веселой болтовне, каламбуру и шутке, пленяющей серьезного человека потому, что сам он на них неспособен.
Худощавый и болезненный человек, которого они по доброте своей пригласили в свое общество, казался там не на своем месте и не в своей тарелке: он сидел на краешке стула, а стул не решался придвинуть ближе чем на два фута к столу, чем изрядно затруднял себе доставку пищи в рот, словно желая искупить этим дерзость, которую проявил, затесавшись в столь избранную компанию. Вскоре после обеда, отказавшись от вина, которое в изобилии стало ходить у нас по кругу, он осведомился, к какому часу заказан экипаж, и, сказав, что будет готов, смиренно удалился.
— Джек, — сказал адвокат своему спутнику, — мне знакомо лицо этого бедняги. А ведь ты угадал, это действительно один из моих клиентов.
— И верно, что бедняга! — отозвался Холкит. — Но ты, должно быть, хотел сказать: единственный из твоих клиентов?
— Не моя вина, Джек, — ответил адвокат, которого, как выяснилось, звали Харди. — Ведь ты должен передавать мне все свои дела, а если и у тебя их нет, так из ничего и не будет ничего, это подтвердит и наш ученый собеседник.
— Однако у этого горемыки все же было что-то, а ты обратил это в ничто. Судя по его виду, он скоро почтит своим пребыванием сердце Мид-Лотиана.
— Ошибаешься: он только что оттуда. Но я вижу, что наши речи непонятны нашему собеседнику. Вы бывали в Эдинбурге, мистер Петтисон?
Я отвечал утвердительно.
— В таком случае вы, наверное, проходили, хотя и не так часто, как я, — мне это приходится постоянно, — по узкому, извилистому переходу, который начинается от северо-западного угла Парламентской площади и идет вдоль высокого старинного здания с башнями и железными решетками. Там все как в поговорке: «От церкви близко, от бога далеко…»
— Есть про это место и еще поговорка, — вмешался Холкит, продолжая загадку: — «От сумы…»
— В общем, — закончил адвокат, в свою очередь, прерывая приятеля, — это такое место, где несчастье сходит за вину, место, откуда каждый желает вырваться…
— И куда никто не стремится попасть, — добавил другой.
— Я понял вас, джентльмены, — сказал я. — Вы имеете в виду тюрьму.
— Вот именно, — подтвердил молодой адвокат, — Эдинбургскую темницу, или, иначе, Толбут. Заметьте, мы описали ее вам весьма кратко, а могли бы расписать как нам заблагорассудится: теперь, когда отцы города постановили срыть это почтенное здание до основания, ничто уже не сможет ни подтвердить, ни опровергнуть наши россказни.
— Так вот что называют сердцем Мид-Лотиана! — сказал я.
— Да, под этим названием оно известно лучше всего.
— Должен заметить, — сказал я с той застенчивостью, с какой человек позволяет себе каламбур в обществе, где отнюдь не рассчитывает блеснуть, — что в таком случае у графства Мид-Лотиан печально на сердце.
— Отлично сказано, мистер Петтисон, — сказал Харди. — Да, это холодное сердце, каменное сердце! .. Слово за тобой, Джек.
— Сердце, где всегда найдется место бедняку, — подхватил Холкит, стараясь не отстать.
— Зато это сердце нелегко разбить, — продолжал адвокат. — Кажется, последнее слово остается за мной. Неужели ты уже пасуешь, Джек?
— Ты читаешь у меня в сердце, — сказал со смехом младший из друзей.
— Тогда оставим эту тему, — сказал Харди. — А, право, жаль, что осужденной на слом темнице не предоставят того права, каким пользовались многие ее обитатели. Почему бы не издать «Последнюю исповедь и предсмертные признания Эдинбургской темницы»? Правда, старые стены не узнают своей посмертной славы, но разве не было так со многими беднягами, которые болтались в петле на восточной башне, а разносчики между тем торговали «Исповедью» и «Признаниями», которых преступник и не думал делать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31