Стоя в предбаннике, Вадим снял с запястья механические часы
и положил их на полочку, затем содрал с тела рубаху, стащил джинсы,
обширные трусы, бросил все это на лавку и в ярком свете, падавшем через
открытую дверь, критически оглядел себя сверху донизу. Кожа на груди и
животе была белая и совершенно гладкая, без единого волоска, только от
пупка до лобка чернела полоска жидковатых волос. На лобке волосы были гуще
и жестче, пенис уныло свисал из них, как нос еврея. Вадим запустил пальцы
в волосы и принялся с остервенением раздирать сопревшую кожу. Это было не
просто остервенение, но остервенелое блаженство. Он не сразу заметил, что
пенис его стал подозрительно подергиваться, а когда заметил, было поздно:
он уже не мог остановиться и принялся действовать с еще большим
ожесточением. Теперь он не просто расчесывал кожу на лобке и под мошонкой,
но безжалостно, не щадя уздечки, щипал и крутил крайнюю плоть, пока боль и
блаженство не слились в одно неразделимое целое; и тогда он извергнул из
себя одну за другой три мутновато-белых, похожих на сопли струи, которые
тяжелыми каплями упали на дощатый пол. Он мастурбировал впервые после
женитьбы. Почти сразу чувство облегчения сменилось легким приступом
депрессии. Это было лишь слабое подобие тех жесточайших приступов, которые
случались с ним несколько лет назад почти ежедневно. Сейчас это была даже
не депрессия, а так, сильное, но сносное раздражение против всех и вся без
какой-либо явной на то причины. Размазав большим пальцем правой ноги белые
сопли по полу, он отворил дверь в парилку - его обдало горячим воздухом -
и, ухая неестественно высоким бабьим голосом, тряся ягодицами, ввергся в
этот адоподобный рай, который называется русской баней.
Очутившись во влажной, со всех сторон обволакивающей (как ватное
одеяло) духоте, Вадим первым долгом сдернул черную резинку с косы и
помотал головой, стряхивая волосы на плечи. Неприятное ощущение, что
кто-то беспрерывно тянет его за волосы, пропало, кровь перестала приливать
к голове так обильно, и странным образом это вызвало ощущение
необыкновенной легкости в мыслях, словно бы мучившие его проблемы вдруг
разрешились сами собой. Вадиму припомнился тот забавный немой фильм, в
котором Чарли Чаплин, случайно усевшись на раскаленную каминную полку,
решил, что у него начался любовный жар... Разбавив кипяток в тазике, он
окатился горячей водой, смывая пот и грязь, и, разморившись, забрался на
обжигающие доски полка. Теперь можно было полежать, отдохнуть, вздремнуть
минуток пять... Он, конечно, понимал, что это не совсем здоровое занятие -
дремать в жарко натопленной бане, но грешным делом не мог отказать себе в
таком удовольствии. Поэтому он и предпочитал мыться после всех: жару
оставалось еще достаточно, зато никто не ограничивал тебя во времени:
можно валяться на полке сколько душе угодно.
Вадим повернулся на левый бок, лицом к стене, подтянул ноги к животу,
упершись коленями в бревенчатую стену (его пенис вывалился сзади между
сведенных ляжек и уткнулся головкой в горячую доску), и, прикрыв глаза,
стал неторопливо думать о приятном. Самые приятные мысли были о статье,
которую он писал для ежегодного филологического сборника, выпускаемого
институтом. Статью нужно было представить на следующей неделе, а он уже
почти закончил ее и потому имел все основания не торопиться - времени у
него было еще достаточно. В этой небольшой по объему работе ему удалось
затронуть вопросы нескольких смежных дисциплин: лингвистики,
фольклористики, этнографии. Речь в ней шла о низших существах
восточнославянской мифологии, а именно о многочисленных домашних духах:
чурах, кикиморах, домовых. Банниках. Тех самых банниках, которые приходят
мыться после трех супружеских пар и которым для этого оставляют на лавке
исхлестанный веник, грязный обмылок и шайку остывшей воды. А уж ежели они
рассердятся, то берегись: начнут швырять с каменки раскаленные булыжники,
плескать кипяточком, а то и вовсе выпустят тебе кишки или живьем сдерут с
кожу. Лучше сохранять с ними дружеские отношения и вовремя приносить им в
жертву черную курицу. Что-то давненько я не приносил в жертву черную
курицу, лет этак уже двадцать пять, - подумал Вадим, - пожалуй, банник еще
на меня обидится... Но даже эта забавная мысль протекла по мозговым
извилинам как-то вяло, замедленно, словно сквозь дрему... Сердце натужно
бухало в груди... Кровь шумела в ушах... В голове стоял туман - горячий,
плотный, отнимающий сознание...
А потом кто-то легонько прикоснулся пальцами к его свисавшему сзади
пенису. Это прикосновение с трудом пробилось сквозь пелену тяжелой дремы,
которая все еще обволакивала его мозг, - и пробудило в нем какие-то
давние, потаенные воспоминания... Показалось Вадиму, что это Лариса
притронулась к нему своими прохладными пальцами... Сон и явь путались у
него в голове. Смутно помнил он, что лежит на горячем полке в жарко
натопленной бане... что Лариса должна приехать с минуты на минуту,
шестичасовым автобусом... Однако странным образом эта Лариса в его
омраченном дремой сознании была не той Ларисой, какой она стала за
последние два года, а прежней Лариской, какой она была до женитьбы... эти
два года словно бы выпали из его памяти... о теще он даже и не вспомнил,
будто и не знал никогда... И эта прежняя его Лариска (приехавшая
шестичасовым автобусом), войдя в натопленную баню и увидав разлегшегося в
откровенной наготе Вадима, не могла удержаться от искушения и, незаметно
подкравшись к нему сзади, игриво прикоснулась к его пенису прохладными
пальцами.
1 2 3 4