Жиля охватила печаль, но печаль ясная, и ясность эта все нарастала, пока на душе у него опять не стало легко.
Страхи и угрызения совести рассеялись. Остались только неуловимая горечь и ощущение чего-то, во что он верил и чего никогда не было.
Когда Жиль наконец поднялся, он посмотрел в угол комнаты, куда минуту назад глядела его жена, и увидел в позолоченной рамке фамильного портрета вздрагивающий солнечный зайчик.
- Вроде бы звонят? - спросил он.
- Не слышу...
Он чуть не выбранил ее за то, что она не спешит привести себя в порядок. Она лежала на кушетке с зарумянившимися щеками, с губами еще влажными от поцелуев, и, когда в дверь постучали, Жиль поймал на ли-. це Алисы счастливую улыбку.
- Это Жижи! - объявила она.
Жиль не сомневался: она нарочно все подстроила. Расставила ему ловушку. Сколько бы Алиса ни притворялась удивленной, она - Жиль был уверен в этом - знала, в котором часу явится ее подружка.
Придерживая рукой наспех запахнутый пеньюар, Алиса подбежала к дверям, расцеловалась с гостьей.
- Ты уже здесь, старушка?
Она ничего не добавила. Она просто направилась к кушетке, чтобы поправить подушки.
Жиль, у которого еще оставалось время, поднялся на третий этаж и с минуту постоял на пороге дядиной спальни.
В одиннадцать утра они с Ренке завернули в "Лотарингский бар", как это ежедневно делал Мовуазен. Бабен с сигарой в зубах восседал на своем месте у окна, перед ним стоял полупустой стакан. Увидев, как вошедшие садятся за столик, он саркастически ухмыльнулся, но не сказал ни слова.
Что за отношения связывали Бабена с Октавом Мовуазеном? Оба они, как заявил Бабен, были одной породы. Оба начинали с нуля. Для обоих жизнь стала жестокой борьбой.
Известное сходство между ними было и в том, как они проводили день. Ни дом, ни семья не играли для них никакой роли. Бабен - это было известно каждому- возвращался к себе лишь по обязанности и выказывал домашним, включая сына и двух дочерей, презрительное безразличие.
Вся жизнь его сосредоточивалась в уголке кафе, откуда, массивный, застывший, неподвижный, он направлял ход своих дел.
Мовуазен, всегда один, шел по улицам города, выдерживая свое расписание так же строго, как его грузовики.
Бабен время от времени заказывал что-нибудь выпить.
В одиннадцать утра оба отшельника встречались. Не двигало ли ими нечто вроде потребности помериться взглядом? Руки они друг другу не подавали, заверил Жиля Ренке. Входя, Мовуазен издавал ворчание, которое могло при нужде сойти за "Доброе утро!", и делал рукой еле приметный жест. Потом подходил к стойке красного дерева. Делать заказ ему было не надо: хозяин бара, человек с мордочкой кролика, тут же приносил бутылку портвейна.
Их не интересовало, одни они в кафе или нет. Те несколько фраз, которыми они обменивались, были понятны только им.
- Эрвино ездил в Ла-Паллис?
- С четверть часа назад вернулся. Я видел.
- Подрядчик-строитель возомнил, что может работать в одиночку. Адвокату поручено описать его имущество...
- "Светлячок"?
- Судно Плантеля задержано на Азорах местными властями за лов рыбы в запретных водах. В ход пущены самые высокие связи. Поднят на ноги сам министр торгового флота...
Эта бутылка портвейна на прилавке... Мовуазен пил не такой портвейн, как все. Ему подавали его собственный. Когда запасы иссякали, он посылал в "Лотарингский бар" новый ящик.
"Надо будет справиться у врача, - подумал Жиль,- можно ли подсыпать мышьяку в портвейн так, чтобы пьющий не заметил привкуса".
Бабен?.. Но тогда придется предположить соучастие хозяина бара, этого человека с мордочкой кролика...
Итак, пока что только две версии: либо Бабен, либо мадам Ренке.
- Пошли...
Новый осмотр и обход всех служб в гараже. Иногда, на ходу, бумага на подпись. Затем безмолвный завтрак наверху, с глазу на глаз с Колеттой.
Теперь наступило время сиесты. Мовуазен уходил к себе и тяжело опускался в кресло. Около часа неподвижно сидел, свесив руки, смежив глаза, открыв рот и, как уверяет мадам Ренке, похрапывая.
- Из-за сердца он никогда не пил кофе в полдень - ни в столовой, ни у себя...
Жиль посмотрел за окно и увидел Ренке, который ожидал его у решетки, наблюдая за снующими взад-вперед грузовиками. Проходя мимо своих комнат, он услышал взрывы смеха и почувствовал себя неловко, словно был уверен, что Алиса поверяет сейчас подружке интимные тайны.
- Вот и вы, месье Жиль!.. Теперь наступает время, когда он подписывал дневную почту. Кстати...
Ренке отвел молодого человека подальше от толпы, кишевшей вокруг машин.
- Не знаю, представляет ли это какой-нибудь интерес... Отправляясь завтракать, я повстречал одного своего бывшего коллегу. Среди анонимных писем, ежедневно поступающих в полицию в связи с нашим делом, попалось и такое, где Пуано обвиняется в том, что как-то вечером он в пьяном виде произносил угрозы по адресу своего хозяина. Кажется, он его действительно ненавидел.
- Я знаю.
Жиль помнил о растрате Пуано и поведении Мовуазена. Но как мог управляющий гаражом, вечно занятый в бывшей церкви, отравить его дядю?
Они вошли в просторный зал. Жиль заглянул в конторку к тестю, у которого, когда его отрывали от дела, всегда был такой вид, словно он застигнут на месте преступления.
- Скажите, папа...
Странное дело! Сегодня ему было труднее, чем раньше, произнести "папа", обращаясь к этому честному труженику с кустистыми бровями и гладким, как слоновая кость, черепом.
- Мой дядя заходил к вам в это время, не правда ли?
- Да, заходил. Ни слова не говоря, садился на мое место. Он мог бы оборудовать себе кабинет, но не хотел. Когда я однажды заикнулся об этом, он посмотрел на меня так, словно давал понять, что я суюсь не в свое дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52