Лурса определенно казалось, что время от времени мамаша этих барышень заглядывает из темноты в полуоткрытую дверь, поэтому он сконфузился, словно его поймали на месте преступления.
- За ваше здоровье! Может, вы и для Эвы стаканчик закажете? Выпей чего-нибудь, Эва.
Кончилось тем, что обе сестры очутились за его столиком; он не знал, о чем с ними говорить, и таращил глаза. Девицы обменивались понимающими, весьма красноречивыми взглядами. А он, видя это, догадался, чего от него ждут, и окончательно смутился.
- Сколько с меня?
- Девять франков пятьдесят. У вас мелочи нет? Вы на машине приехали?
Шофер, сидя за рулем, поджидал его и сразу тронул машину.
- Ну как, видно, не вышло? Я вас предупреждал, но поди знай... Кто хочет выпить и похохотать или девчонок немного пощупать, это еще можно. А вот насчет всего прочего...
Тут только Лурса отдал себе отчет, что к его смущению примешивается чувство известной гордости: как-никак, его сочли человеком, который едет за несколько километров в пригород, едет в специальное заведение, чтобы пощупать девочек.
Он сам бы не мог объяснить, почему к этому мимолетному ощущению гордости примешалось вдруг воспоминание о его сестре Марте. Он увидел, как она стоит в своем блекло-зеленом одеянии, а он бьет ее по щеке. Ему хотелось, чтобы она сейчас на него посмотрела.
- А много туда народу ездит? - спросил он и нагнулся, чтобы расслышать ответ шофера.
- Ездят больше завсегдатаи, которые воображают, что в один прекрасный день им удастся... Ездят молодые люди целыми компаниями. Этим хочется пошуметь, а в городе, в тамошних кафе, они не смеют.
В новом квартале, где были проложены еще не все улицы и где жил Эмиль Маню, уже потухли огни. А в "Боксинг-баре" за спущенными занавесками можно было разглядеть два темных силуэта.
- Куда везти?
- Да не важно куда. Высадите хотя бы здесь, на углу.
Как гуляка, который, вопреки здравому смыслу, желает затянуть уже окончившийся праздник, Лурса старался продлить сегодняшний вечер; он шел, изредка останавливаясь и вслушиваясь в шум отдаленных шагов.
На их улице стояли большие дома, похожие на его собственный особняк, и он ненавидел эти дома, как ненавидел тех, кто живет в них, как ненавидел собственную сестру, Доссена, Рожиссара и его супругу, Дюкупа и помощника прокурора - всех этих людей, которые не сделали ему ничего плохого, но которые находились по ту сторону баррикады, где, в сущности, было и его место, там, где он находился бы сейчас, если бы жена его не сбежала с неким Бернаром, если бы он восемнадцать лет не просидел сиднем в своем кабинете, если бы случайно не открыл кипение жизни, о чем он и не подозревал, не обнаружил жизни, существовавшей отдельно от той официальной, показной жизни города, не разглядел бы, наконец, совсем иные сущее i ва, о чем он тоже не подозревал, в частности собственную дочь Николь, не испугавшуюся следователя и разославшую записочки по всему городу, Джо Боксера, поставившего ему угощение, Эмиля Маню, который то хорохорился, то рыдал - всех, включая этого хилого Эдмона Доссена, наделавшего хлопот своему хлыщу-папаше и своей утонченной мамочке; вплоть до банковского служащего, сына образцового кассира, которого он еще не видел и который - вот кретин! - решил скрыться в Париже, и этого Люска, торгующего на улице от "Магазина стандартных цен".
Тут только он обнаружил, что забыл ключ от входной двери. Он позвонил, хотя отлично знал, что Карла побоится пойти отворить, а Николь, верно, спит сном праведницы.
На всякий случай он свернул в тупик, и, обнаружив, что черный ход, как и всегда, не заперт, вошел в дом.
Вошел с таким ощущением, будто он сам отчасти принадлежит к их шайке.
Все было как в сказке: лежа в постели со спутанной бородой, которая подрагивала от мощного храпа, как пырей на ветру, он, очевидно, казался огромным, огромным и злым, настоящий Злой Людоед.
А она, Карла, вошедшая на цыпочках в кабинет, разглядывавшая с порога хозяина, была Фея-хлопотунья, которая обегала весь город, лишь бы спасти свою любимицу Принцессу, разнося записки на улицу Алье, к Люска, к Детриво, к Доссену, Фея, суровая ко всем людям, но на редкость добрая к той, кому отдала свою жизнь.
Лурса невольно улыбнулся. Эта мысль пришла ему в голову как раз в ту минуту, когда Фина ковыляла к его постели, с любопытством поглядывая на хозяина. Как знать? Когда он лежал по утрам вот так, вяло вытянувшись во весь рост, в сущности, совсем беззащитный, возможно, ее не раз подмывало отомстить ему иным способом, а не просто корчить по его адресу гримасы?
Опять пошел дождь, он понял это сразу. К тому же с вечера он забыл закрыть ставни в кабинете.
- Что это, Фина?
- Письмо.
- И вы решили разбудить меня ради письма?
- Его жандарм принес и сказал - срочное.
Он отметил про себя, что у Фины усталый, угрюмый вид, что вся она какая-то пришибленная. Сейчас ей было не до их ежеутренних мелких перепалок, она явно ждала, когда он распечатает конверт.
- Что-нибудь плохое? - спросила она.
- Прокурор просит меня зайти сегодня утром в суд.
Вот, должно быть, удивилась Карла, увидев, что он, пренебрегши ритуалом утреннего вставания, сразу же вскочил с постели и быстро оделся.
- Мадмуазель встала? - спросил он, застегивая брюки.
- Она уже давно ушла.
- Сколько сейчас времени?
- Около одиннадцати. А мадмуазель ушла, когда еще десяти не было.
- Вы не знаете, куда она пошла?
Сейчас оба с молчаливого уговора как бы заключили перемирие. Фина ответила не сразу, она подозрительно оглядела Лурса, но, очевидно, решила, что лучше сказать правду.
- За ней приходила мать мсье Эмиля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53