До этого дома у нас развернулся обычный уик-энд с дочерьми. Мы с Изабель съездили за ними в Литчфилд и минут пятнадцать беседовали с мисс Дженкинс, у которой маленькие черненькие глазки и плюющийся при разговоре рот.
— Если бы все наши ученицы походили на вашу Милдред…
По правде сказать, я ненавижу школы и все, что с ними связано.
Во-первых, видишь и вспоминаешь себя во всех возрастах, что само по себе уже стеснительно. Потом, невольно вспоминается первая беременность жены и первый крик ребенка, первые пеленки, и, наконец, тот день, когда ребенка впервые ведут в детский сад и возвращаются оттуда без него.
Годы отмечены, словно этапы, раздачей премий, в школе — каникулами.
Создается традиция, которую воображают незыблемой. Родится другой ребенок, который следует тому же ритуалу, попадает к тем же педагогам.
И вот перед вами уже пятнадцатилетняя дочь и вторая, двенадцати лет, и вы сами — человек на склоне лет.
Как в песенке Джими Брауна: крестильные колокола, венчальные колокола и похоронные колокола. Потом все начинается сначала с другими.
Первый вопрос, заданный Милдред, едва мы сели в машину:
— Мама, я смогу отправиться с ночевкой к Соне?
Они всегда спрашивают разрешения у матери, мое мнение совершенно не идет в счет. Соня — дочь Чарли Браутона, соседа, с которым мы поддерживаем более или менее дружеские отношения.
— Она тебя пригласила?
— Да. У нее будет завтра небольшая вечеринка, и она предложила мне переночевать.
У Милдред такая аппетитная мордашка, что ее прямо-таки хочется съесть. У нее светлая кожа ее матери, но с веснушками под глазами и на носу. Она приходит от них в отчаяние, но они-то и составляют главное очарование дочери. Черты ее лица и тело еще совсем ребяческие, она невероятно похожа на куклу.
— Как ты думаешь, Доналд?
Должен отметить, что Изабель никогда не забывает спросить моего мнения. Но если бы я имел несчастье отказать, дети отшатнулись бы от меня, поэтому я всегда говорю «да». Тут вмешалась Цецилия:
— А я буду торчать дома одна?
Ведь быть с нами и означает для нее быть одной! Восхваляют семью, единение между детьми и родителями. Цецилии двенадцать лет, и она уже говорит об одиночестве.
Это нормально. Я был в ее возрасте таким же.
Я и сейчас помню томительные воскресные дни, в особенности когда шел дождь.
— Мы пригласим кого-нибудь из твоих подруг…
Родители перезваниваются. Организуется обмен.
— Может быть, Мэйбл сможет провести у нас уикэнд?
В воскресенье к одиннадцати часам мы, все четверо, направляемся в церковь. Там тоже наблюдаешь, как люди стареют год от году.
— Это правда, что твой друг Рэй умер у нас в саду?
— Правда, моя дорогая.
— Ты покажешь мне место?
Девочки не видели мертвого Рэя — им не показали.
Ведь с детьми ведут себя так, как будто смерти не существует, как будто умирают только другие — неизвестные люди» не принадлежащие к семье и к маленькому кружку друзей.
Но дело не в этом. Это не столь существенно. Интереснее то, что Цецилия за воскресным завтраком вдруг спросила:
— Тебе грустно, мама?
— Да нет…
— Это из-за того, что случилось с Рэем?
— Нет, моя дорогая. Я такая же, как и всегда.
Девочки похожи скорее на мать, чем на меня, но в Цецилии есть что-то свое. Она почти шатенка, а глаза у нее орехового цвета, и еще совсем крошкой она высказывала такие суждения, которые нас потрясали.
Цецилия склонна к размышлениям, у нее интенсивная внутренняя жизнь, о которой мы ничего не знаем.
— Вы повезете нас обратно вдвоем?
— Спроси у отца…
Я сказал, что поедем все вместе. И в воскресенье вечером мы их отвезли. В конце-то концов, мы их почти и не видели.
Потом я смотрел телевизор, что в это время делала Изабель — не могу сказать. У нее всегда находится какое-нибудь занятие.
Наша служанка приступила к исполнению своих обязанностей. Ее зовут Даулинг. Ее муж — известный во всей округе пьяница, каждую субботу он участник драк в барах, после чего его находят спящим где-нибудь на тротуаре или на обочине дороги.
Он перепробовал множество ремесел и отовсюду был изгнан. С некоторых пор он разводит свиней, соорудив для них загон из старых досок у себя на участке. Соседи жалуются на него, и муниципалитет предпринимает попытки прекратить свиноводство.
У них восемь детей, все — мальчики и все похожи на отца, все, как и он, наводят ужас на всю округу. Их зовут Рыжими, не различая одного от другого, большинство из них к тому же — близнецы.
Отец и сыновья составляют как бы банду или клан, который живет за пределами общества, и одна лишь мать, бедняжка Даулинг, ведет нормальную жизнь, работая в домах как приходящая прислуга. Она молчалива. Тубы у нее поджаты, и она смотрит на людей с презрением.
Она хочет услужить, но делает это не без осуждения.
— Ты заночуешь в Нью-Йорке? Приготовить твой чемодан? — спрашивает Изабель.
— Нет. Я почти наверняка управлюсь к вечеру.
Ее взгляд начинает бесить меня. Я никак не пойму, что же он выражает.
В нем нет иронии, и тем не менее он вроде бы говорит:
«Знаю тебя как облупленного! Знаю все. Сколько ни притворяйся, от меня не спрячешься… «
Противоречиво то, что в ее взгляде сквозит и любопытство. Можно подумать, что она каждую минуту задает себе вопрос, как я буду реагировать и как поступать.
Она видит перед собой нового человека и, возможно, сомневается, все ли его качества были ею раньше прощупаны.
Изабель знает: в Нью-Йорк я еду на свидание с Моной. Не почувствовала ли жена, пока та была здесь, что я возжелал ее? Не волнует ли Изабель мысль о возможных последствиях этого?
Она старается никак не проявлять свою ревность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40