— Входите, господин комиссар. Я видел следователя.
Сегодня утром он допрашивал Гастена.
— Как он себя чувствует?
— Как человек, проведший первую ночь в тюрьме. Он беспокоился, не уехали ли вы.
— Он, наверно, по-прежнему отрицает свою вину?
— Больше чем когда-либо.
— Какова его точка зрения на это дело?
— Он не думает, что кто-то хотел убить старую почтальоншу, и считает, что это, скорее всего, неосторожность, которая обернулась так фатально. Ее ведь часто дразнили.
— Леони Бирар?
— Ну да. И не только дети, но и взрослые. Вы знаете, как это бывает, когда в деревне есть свой козел отпущения. Если находили дохлую кошку, то ее бросали ей в сад или в комнату через открытое окно. Дней пятнадцать назад ей вымазали какой-то дрянью всю дверь…
Учитель думает, что стреляли в нее не со зла… просто хотели ее попугать или позлить.
— А зачем он ходил в сарай?
— Он продолжает утверждать, что во вторник и ноги его там не было.
— Разве он не работал во вторник утром в саду?
— Не во вторник, а в понедельник. Каждый день он встает в шесть утра, чтобы выкроить немного свободного времени… Вы видели Марселя Селье? Как он себя вел?
— Он не задумываясь отвечал на все мои вопросы.
— На мои так же и ни разу себе не противоречил.
Я опросил его товарищей, и все они подтвердили, что он не выходил из класса после перемены. Я полагаю, будь это ложь, то хотя бы один из них сбился.
— Я тоже так думаю… А кто получит наследство?
— До сих пор не нашли завещания. По-видимому, госпожа Селье.
— Вы проверили, чем занимался ее муж во вторник утром?
— Он работал в своей мастерской.
— Кто-нибудь подтвердил это?
— Во-первых, сама госпожа Селье. Затем кузнец Маршандон, который заходил к нему поболтать.
— В котором часу?
— Точно он не помнит. До одиннадцати часов, как он утверждает. Он говорит, что они проболтали с четверть часа. Но это, разумеется, еще ничего не доказывает. — Он перелистал свои бумаги. — Тем более, что Марсель Селье сказал, что в тот момент, когда учитель вышел из класса, кузница работала.
— Значит, отец его мог и отсутствовать?
— Мог, но не следует забывать, что все в деревне его знают. Он должен был пройти через площадь и войти в сад. Если бы он шел с карабином в руках, то на это обратили бы внимание.
— Но об этом они могли вам и не сказать.
В общем, не было ничего точного, ничего солидного, если не считать двух противоречивых показаний: с одной стороны, Марселя Селье, который утверждал, будто видел из окна школы, как учитель выходил из сарая, а с другой стороны, показания Гастена, утверждавшего, что в это утро и ноги его там не было.
Все произошло недавно. Жителей деревни допрашивали с утра во вторник и весь день в среду. Все события были еще свежи в их памяти.
Если учитель не стрелял, зачем ему врать? И кроме того, зачем ему было убивать Леони Бирар?
Марселю Селье также незачем было придумывать историю с сараем.
С другой стороны, Тео с хитрой ухмылкой утверждал, что слышал выстрел, но ничего не видел.
Был ли он в это время на огороде или у себя в погребе? Нельзя полагаться и на время, которое указывали те или другие свидетели, так как в деревне не очень-то следят за временем, разве только в часы завтрака, обеда и ужина. Мегрэ не мог также положиться и на утверждение, что тот или иной житель проходил или не проходил по улице. Когда видят людей по десять раз в день в одних и тех же привычных местах, то на это уже не обращают внимания; можно легко спутать одного с другим и стоять на своем, будто событие это произошло во вторник, тогда как на самом деле оно совершилось в понедельник.
— В котором часу будут похороны?
— В девять часов. Там соберутся все. Ведь не каждый день приходится хоронить козла отпущения… У вас есть какие-нибудь соображения?
Мегрэ отрицательно покачал головой, прошелся еще по комнате, потрогал карабины, пули.
— Вы мне говорили, что доктор не может сказать точно, в котором часу наступила смерть.
— Он считает, что это произошло между десятью и одиннадцатью часами утра.
— Стало быть, если бы не было показаний Марселя Селье…
Опять они возвращались к тому же. И всякий раз у Мегрэ было ощущение, что он прошел рядом с правдой, которую он в какой-то момент мог бы открыть.
Ему, в сущности, было наплевать, хотели убить Леони Бирар или только попугать, попала ей пуля в левый глаз случайно или нет.
Его интересовало только дело Гастена и, следовательно, показания сына Селье.
Он направился в школьный двор и пришел туда в тот момент, когда дети неторопливо — не то что на переменку — выходили из класса и группками направлялись к выходу. Там были сестры и братья. Уже почти взрослые девочки вели младших за руку, и некоторым надо было пройти до дому около двух километров.
Только один мальчик поздоровался с ним, вежливо сняв фуражку. Это был Марсель Селье. Остальные прошли мимо, с любопытством поглядывая на него. На крыльце стоял учитель. Мегрэ подошел к молодому человеку, тот отвел его в сторону и пробормотал:
— Вы хотите со мной поговорить?
— Несколько пустячных вопросов… Вы бывали раньше в Сент-Андре?
— Нет. Я приехал сюда впервые. Я преподавал в Ла-Рошели и в Фурра.
— Вы были знакомы с Жозефом Гастеном?
— Нет.
Парты и скамьи в классе были черные, все в царапинах, с лиловыми чернильными подтеками, оставлявшими на некогда лакированной поверхности золотисто-коричневые пятна.
Мегрэ подошел к первому окну слева, увидел часть двора, сада и сарай для садовых инструментов. Потом перешел к окну справа и увидел из него задний фасад дома старухи Бирар.
— Вы не заметили ничего особенного в поведении детей?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37