Она думала только о себе. Она никогда не думала, что беспокоит людей, и считала естественным, что они отдают себя в ее распоряжение даже ради мимолетного каприза.
Разве не из-за этого растеряла она своих подруг? После злилась на себя, ненавидела себя, просила прощения. Она была искренна. Она беспощадно терзала себя, но через неделю начинала сначала.
Если в итоге она не позвонила отцу, то отнюдь не из уважения к его сну, не из-за страха причинить ему беспокойство, а потому, что в последний момент, не нашлась что ему сказать.
Еще совсем недавно, когда Одиль шла вдоль Сены, она была полна идей, казавшихся ей хорошими. В тот момент она испытывала потребность проявить свои чувства и разоткровенничалась бы с первым же встречным. Она нуждалась в общении.
Ей хотелось, чтобы ее выслушали, поняли, подбодрили.
Теперь же в этой безобразной, плохо освещенной комнате она чувствовала себя опустошенной. Ей никогда еще не было так одиноко. Она, не раздеваясь, рухнула на кровать и уставилась в потолок. Почему бы ей не позвонить Бобу, который почти наверняка находится на улице Гей-Люссака? Он был в курсе.
Получив от нее весточку, он почувствует облегчение. Она же услышит его голос. Похоже, ей просто необходимо услышать знакомый голос.
Затем она быстро отбросила эту мысль.
Что могло бы все уладить, так это если бы она заболела, не здесь, в гостиничном номере, откуда ее бы, вероятно, отвезли в больницу, а в Лозанне.
Тогда бы вызвали доктора Вине. Он ее хорошо знал. Именно к нему в кабинет приходила она изливать душу, когда ею овладевала хандра.
Она не знала, какую болезнь ей бы хотелось заполучить. Что-нибудь такое, что напугало бы ее окружение, не ставя при этом под угрозу ее жизнь.
Что-нибудь такое, что не обезобразило бы ее и не сделало калекой.
Это началось давно. Ей, наверное, было не больше десяти, когда она начала подумывать о том, что она называла «хорошей болезнью».
У нее была такая в возрасте пяти лет. Родители, Матильда и Боб сменяли друг друга у ее изголовья. Из-за жара ее видения и мысли искажались. Комната вокруг нее была как бы в туманной дымке, и лица теряли свои четкие очертания.
Доктор Вине навещал ее дважды в день.
— Слишком поздно ее изолировать. Вы все были с ней в контакте.
Доктор любил ее. И теперь еще он единственный смотрел на нее со снисходительностью и даже со своего рода пониманием. Когда ей было нужно, чтобы ею занимались, она звонила ему.
— Это Одиль.
— Как твои дела?
Он знал ее еще совсем маленькой и продолжал обращаться к ней на «ты».
— Плохо. Мне бы хотелось с вами увидеться.
Он был очень занят. Ему редко случалось проспать целую ночь. И тем не менее он всегда находил возможность встретиться с ней.
От одного того, что она находится у него в кабинете, ей становилось лучше.
— Я не очень хорошо себя чувствую, доктор. Уверена, что у меня что-то серьезное.
Не кончалось ли тем, что она сама начинала в это верить?
— Что ты ощущаешь?
— Вы ведь мне не верите, да? — говорила она, поскольку глаза врача искрились лукавством, но лукавством нежным.
— Я отвечу после того, как осмотрю тебя. На что ты жалуешься?
— Прежде всего, я чувствую такую усталость, что с трудом поднимаюсь по лестнице. У меня дрожь по всему телу. Посмотрите на мои руки. И, наконец, у меня постоянно болит голова. Это не опухоль?
— Нет.
Он долго осматривал ее.
— Ну что ж, моя девочка, может, я сейчас тебя разочарую, но у тебя ничего нет. Ты чересчур много думаешь о своем здоровье. Все время спрашиваешь себя, что же с тобой не так. Знаешь, что у тебя? Посредством болезни ты пытаешься убежать от реальности.
Она знала, что он прав, но не нравилось, что ей такое говорят.
— Вы говорите как Боб.
— Сколько сигарет ты выкуриваешь за день?
— Две пачки.
— Ты отдаешь отчет, что этого достаточно, чтобы вызвать у тебя эту дрожь?
— Я не могу без них обходиться. Впрочем, вы тоже. Я раз десять слышала, как вы объявляли моему отцу, что больше не курите, а спустя несколько дней я снова видела вас с сигаретой в зубах.
— Мне уже не восемнадцать, моя девочка.
Заболеть бы по-настоящему. Чтобы все, встревожившись, собрались вокруг, как тогда, когда у нее была скарлатина.
Она протянула руку к ночному столику и взяла таблетку снотворного. По привычке, так как она и без того бы заснула. Она увезла с собой все снотворное, что лежало в аптечке родителей, так как думала тогда, что оно поможет ей умереть.
Теперь она уже не была в этом так уверена. Она прочла в какой-то газете или журнале статью о самоубийстве. В ней речь шла о барбитуратах и других медикаментах. Говорилось, что, вопреки общему мнению, сильная доза редко приводит к смерти, потому что вызывает рвоту.
Она не знала дозы. Ей не хотелось, чтобы ее обнаружили в постели, полной блевотины.
По сходной причине ей претило воспользоваться револьвером отца. Чтобы быть уверенной, что она не промахнется, ей придется стрелять себе в голову с риском разворотить половину лица.
Она не хотела умирать здесь, в этой комнате, которую ненавидела. Почему она перестала думать о неге, в которой провела этот вечер? Один-единственный раз ей улыбнулась удача.
Юноша, о существовании которого еще несколько часов назад она даже не подозревала, был с ней так внимателен и даже нежен. Ей вспомнилось, как он совершенно естественно взял ее под руку.
И то, как они поднимались в тишине по темной лестнице. И то, как перед ними вырос призрак старухи, когда Одиль уже уходила.
Все это было хорошо. Это составляло жизнь. К сожалению, такое случалось лишь раз в год, а были еще и все остальные дни, все остальные ночи, которые нужно было как-то провести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37