— Доброй ночи!Он поднялся по лестнице на второй этаж. Слышно было, как он вошел в комнату, расположенную как раз над комнатой Мегрэ, как упали на пол снятые башмаки. В кафе не осталось никого, кроме комиссара и официантки.— Поди-ка сюда, — сказал Мегрэ, откидываясь на спинку стула.Официантка подошла и остановилась перед ним. Ее поза, ее движения казались заученными.— Присядь… Сколько тебе лет?— Двадцать четыре…Она была как-то преувеличенно скромна. Вечно опущенные глаза, бесшумная, скользящая походка, желание быть незаметной и привычка вздрагивать при каждом окрике — все это вполне вязалось с внешностью замарашки, запуганной и забитой. И все же в ней чувствовалась гордость, которую она всячески старалась подавить.Малокровная и плоскогрудая, она была почти полностью лишена женской соблазнительности. И тем не менее что-то неясное, болезненное и унылое привлекало в ней.— Что ты делала раньше, до этого кафе?— Я сирота… Мой отец и брат погибли в море, на барке «Три волхва»… Мать умерла давно. Я работала продавщицей в писчебумажном магазине на Почтовой площади…Почему у нее такой тревожный взгляд?— У тебя есть дружок?..Она молча отвернулась. Не спуская глаз с ее бледного лица, Мегрэ курил, медленно потягивая пиво.— Наверное, клиенты пристают к тебе… Особенно постоянные, вроде тех, что сейчас ушли отсюда… Они бывают здесь каждый вечер и любят красивых девушек… Ну-ка, признавайся! Который из них?Побледнев еще больше, она прошептала с усталой гримасой:— Да нет… Никто… Разве только доктор…— Вот как… Ты живешь с ним?Она доверчиво посмотрела на него.— Нет. Когда он здесь ночует, он требует, чтобы я оправляла ему постель…Давно уже Мегрэ не приходилось выслушивать такой лаконичной исповеди.— Он делал тебе подарки?— Раз или два, когда уговаривал меня, чтобы я пришла к нему в свой свободный день… В последний раз это было позавчера… Он пользуется тем, что мамаша уехала… У него много женщин…— А мосье Ле-Поммерэ?— То же самое… Правда, у него я была только один раз, и то давно… Я пришла, а у него уже была девушка с консервной фабрики… И я ушла… Эти господа меняют девушек каждую неделю…— А мосье Сервьер?— Мосье Сервьер человек женатый, он совсем другое дело… Он ездит кутить в Брест. А здесь он только шутит да иногда ущипнет меня мимоходом…Дождь не прекращался. Где-то очень далеко выла сирена корабля, разыскивавшего в тумане вход в порт.— У вас всегда такая тоска?— Что вы! Это зимой господа остаются одни и скучают. Только иногда разопьют бутылочку с каким-нибудь коммивояжером… А летом здесь полно приезжих. Наши господа гуляют с ними, пьют шампанское, ездят по богатым виллам… Летом здесь много машин, много красивых женщин, и мы сбиваемся с ног. Вместо меня в кафе работают три официанта, а я сижу в погребе и отпускаю вино…Чего она ждала, чего искал ее тревожный взгляд? Она сидела в неудобной позе, на краешке стула, готовая вскочить по первому сигналу.Прозвучал жиденький звонок. Эмма посмотрела на электрическое табло, помещавшееся над кассой, и перевела глаза на комиссара.— Вы позволите?Мегрэ кивнул. Эмма поднялась по лестнице, и в комнате доктора послышались приглушенные голоса.С улицы вошел аптекарь, он был слегка навеселе.— Все в порядке, комиссар! Сорок восемь бутылок проверено. И, могу поклясться, проверено на совесть! Яд обнаружен только в перно и кальвадосе… Хозяин может забрать остальные бутылки… А что скажете вы, комиссар? Дело рук анархистов, не так ли?..Вернулась Эмма, вышла на улицу, закрыла ставни и села за кассу. Как только за аптекарем захлопнулась дверь, Мегрэ шутливо спросил:— Ну как?Эмма отвернулась, не отвечая. В позе ее было столько неожиданного целомудрия, что Мегрэ смутился. Он понял, что если задаст еще один вопрос, Эмма зальется слезами.— Покойной ночи, девочка! — сказал он ласково.
Когда утром комиссар спустился в зал, ему показалось, что он встал слишком рано — таким темным было покрытое облаками небо. В окно он увидел пустынную гавань. Одинокий кран медленно разгружал баржу с песком. Редкие прохожие в непромокаемых плащах бежали по улицам, прижимаясь к стенам домов.На середине лестницы Мегрэ встретил только что приехавшего коммивояжера. Носильщик с трудом тащил его чемодан.Эмма подметала кафе. На мраморном столике остывала на дне чашки кофейная гуща.— Инспектор? — спросил Мегрэ.— Да. Он узнал у меня дорогу на вокзал и потащил туда огромный пакет.— А что доктор?— Проснулся. Я подала ему первый завтрак. Он нездоров и не хочет вставать…Метла Эммы продолжала вздымать пыль, смешанную с опилками.— Что вам подать?— Черного кофе.Чтобы попасть на кухню, ей пришлось пройти мимо Мегрэ. Он положил ей на плечи свои огромные лапы, повернул к себе и хмуро, но в то же время ласково посмотрел ей в глаза:— Слушай, Эмма…Она робко попыталась сбросить его руки и осталась стоять неподвижно, съежившись и стараясь казаться как можно меньше.— Ты что-то знаешь, я вижу… Молчи!.. Я не хочу, чтобы ты лгала. Ты славная девочка, и я не хочу, чтобы у тебя были неприятности… Посмотри-ка на меня!.. Бутылка, да? Ну, а теперь говори!..— Клянусь вам…— Не клянись.— Это не я!— Я знаю, черт возьми, что не ты!.. А кто?Веки ее мгновенно покраснели, брызнули слезы. Нижняя губа задрожала, и лицо официантки стало таким жалким, что Мегрэ отпустил ее.— Доктор опять приставал к тебе?— Нет! Он позвал меня, но… совсем не для того…— А что ему было нужно?— Он меня спрашивал, как и вы… Только он угрожал… Он хотел знать, кто брал бутылку. Он чуть не избил меня… А я ничего не знаю!.. Клянусь жизнью матери, я ничего не знаю!..— Ладно. Принеси мне кофе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36