Если так, Латимер доконает его своей
мистической болтовней. В этом случае нам придется поселить его вместе с
Альтманом.
- И тот его изнасилует в первые же полчаса.
- Сейчас это у Альтмана уже прошло, разве ты не слышал об этом? -
спросил Нортон. - Он пытается создать настоящую женщину.
- У нашего новичка может не оказаться лишних ребер для этого.
- Очень смешно, Джим, - но вид у Нортона был совсем не веселым.
Внезапно его небольшие глаза ярко загорелись. - Ты знаешь, кем мне
хочется, чтобы был этот новенький? - хрипло спросил он. - Консерватором,
вот кем. Черносотенным реакционером, прямо от Адама Смита. Боже, вот кого
я хочу чтобы к нам прислали эти ублюдки.
- Разве ты не удовлетворишься, Чарли, если это будет
соратник-коммунист?
- Здесь коммунистов полным-полно, - сказал Нортон. - Всех оттенков,
от бледно-розового до кроваво-красного. Я сыт ими по горло. Опять
бесконечные разглагольствования об относительных достоинствах Плеханова и
Че Геварры за ловлей трилобитов? Мне нужен кто-нибудь для настоящего
разговора, Джим. Кто-нибудь, с кем можно по-настоящему сразиться.
- Ладно, - промолвил Барретт, натягивая на себя подобие накидки от
дождя. - Постараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы извлечь из Молота
достойного тебя оппонента. - Затем он произнес сердито: - Знаешь что,
Чарли? А может, там, наверху, произошла революция за то время, что мы не
имеем оттуда новостей? Может быть, у власти теперь левые, а правые вне
закона, и к нам начнут переправлять одних реакционеров? Что ты тогда на
это скажешь? Например, сотня штурмовиков для начала, а? У тебя будет
изобилие противников для экономических споров. И это место будет
наполняться ими по мере того, как будут катиться головы Верховного Фронта;
их будут посылать сюда все больше и больше, пока мы не окажемся в
меньшинстве, и тогда, возможно, новоприбывшие решат устроить путч и
освободиться от всех этих вонючих левых, засланных сюда прежним режимом,
и...
Барретт запнулся. Нортон в немом изумлении глядел на него, широко
раскрыв потухшие глаза, а его рука непроизвольно гладила редеющие волосы,
чтобы скрыть смущение и охватившую его боль.
Барретт понял, что он только что совершил одно из наиболее гнусных
преступлений, возможных в лагере "Хауксбилль", - он разразился словесным
поносом. Для этого небольшого словоизлияния не было никаких поводов и
самое неприятное - это то, что именно он позволил себе подобную роскошь.
Ему полагалось быть самым сильным из находившихся здесь, он должен
поддерживать устойчивость этой общины, быть человеком абсолютной
целостности и принципиальности, человеком, на трезвое мышление которого
могли положиться другие, почувствовавшие, что теряют над собой контроль. А
он... В его искалеченной ноге снова запульсировала боль - возможно, это и
явилось причиной срыва.
- Пошли, - твердым голосом произнес Барретт. - Может быть, новенький
уже здесь.
Они вышли наружу. Дождь утихал, грозовые тучи двигались к морю. К
востоку над пространством, которое когда-то назовут Атлантическим океаном,
небо все еще было окутано вихрящимися клубами серой слякоти, но к западу
серая мгла принимала тот оттенок обычной серости, который означал сухую
погоду. До того, как его заслали сюда, в прошлое, Барретт думал, что небо
здесь должно быть практически черным, потому что в столь отдаленном
прошлом гораздо меньше частичек пыли, отражающих свет и придающих небу
голубизну. Однако небо здесь оказалось тоскливого серо-бежевого цвета.
Такова судьба многих гипотез. Он, однако, никогда не изображал из себя
ученого.
Сквозь редеющий дождь двое шагали к главному строению лагеря. Нортон
легко приноровился к хромой походке Барретта, а тот яростно сжимал
костыль, изо всех сил стараясь не показать, что его увечье мешает ему идти
быстро. Дважды он едва не потерял равновесие и оба раза напрягал всю свою
силу воли, чтобы Нортон не заметил, что произошло.
Перед ними расстилался лагерь "Хауксбилль".
Лагерь располагался широкой дугой, напоминающей полумесяц, и занимал
площадь в двести гектаров. В самом центре его находилось главное здание -
обширный купол, где хранилась большая часть снаряжения и припасов узников.
По обе стороны от него довольно далеко друг от друга, подобно нелепым
гигантским зеленым грибам, выросшим на гладкой, как стекло, породе, стояли
пластиковые раковины - жилища обитателей лагеря. Некоторые лачуги, как у
Барретта, были покрыты листовой жестью, извлеченной из посылок, которые
иногда переправлял Верховный Фронт. Другие стояли непокрытыми - голая
пластмасса. Такими они появились из жерла машины.
Хижин было около восьмидесяти. Сейчас в лагере "Хауксбилль" проживало
сто сорок человек - больше, чем когда бы то ни было. А это означало, что
на политической сцене Верховного Фронта страсти сильно накалены.
Верховный Фронт уже давно не переправлял в прошлое строительные
материалы для сооружения хижин, и поэтому всех новоприбывших приходилось
подселять к более старым обитателям лагеря. Барретт и некоторые другие,
чье изгнание произошло до 2014 года, пользовались привилегией - по
собственному желанию занимать хижины в одиночку, хотя некоторые не хотели
этого. Барретт же чувствовал, что для поддержания собственного авторитета
он должен жить один.
Большинство отправленных сюда после 2015 года были теперь вынуждены
жить вдвоем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9