"Вуаля! Вуаля! Вуаля-ля-ля!"
- Вуаля, - повторил я, изо всех сил обнимая Дзанни. - Не бросайте
меня! Я вас во всем всегда слушаться буду! Только не бросайте, а то я без
вас помру!
Улыбка промелькнула на лице Дзанни мгновенно, как тень летучей мыши.
Он кивнул мне: не бойся, мальчик, не бойся, я с тобой. Вуаля!..
Судьба. Фатум. Рок.
Нет, не рок, а р-р-рок. Грохот литавр, лязганье кровельного железа,
сотрясение небесных сфер: р-р-р-рок!
Суждено мне было к пятнадцати годам перемениться до неузнаваемости.
Возраст Керубино: пропала щербатость, и вся внешность приобрела смазливую,
хотя и полудетскую еще, определенность. В обхождении с людьми я стал
нахален, чему причиной был необыкновенный успех, сопутствовавший началу
моей артистической карьеры...
"Мотофозо, или Человек-кукла".
Плакат - яркий такой, изображающий куклу Пьеро в угловатой позе рядом
с чудесной маленькой девочкой. Этой куклой был я, а девочкой - семилетняя
Машетта.
Сюжет номера был наивен и прост. Добрый волшебник (Дзанни) дарил
девочке куклу Пьеро. Девочка роняла куклу на пол, заставляла принимать
нелепые позы, катала, учила разговаривать, а в конце танцевала с ней
старинный менуэт.
Себя со стороны я видеть не мог, поэтому особенно хорошо запомнил
Машетту. Она была в газовом платье нежно-розового оттенка, в кружевном
капоре и перчатках-митенках.
О, она уже тогда была чудесной актрисой! Никакой робости, никакого
жеманства. Каждый жест поражал естественностью и врожденным изяществом.
Гипнотический взгляд Дзанни совершенно на нее не действовал, она как бы
игнорировала его, свободно ведя свою роль. И все это в семь лет!
Ей дарили цветы, и она, милостиво улыбаясь, принимала подношения, а
затем, подав мне маленькую гантированную ручку, царственно покидала арену.
Я всерьез завидовал ее профессиональной выдержке, ее легкому, как
щекотка, волнению перед каждым представлением - волнению, от которого лишь
розовели щеки и ярче блестели сине-зеленые глаза. Она была Дзанни, и
веселия души ей было не занимать!
А я был я. Всякий раз, когда лицо мое превращалось в белую
бесстрастную маску Пьеро, я чувствовал страх.
...Да, страх гибели и восторг выталкивали меня на арену. Сердце мое
то не билось вовсе, то билось с бешеной силой. Там, в центре желтого
круга, я был уже не я, а существо, неподвластное законам земного мира,
загадочное и величественное...
"Юный С.Похвиснев достойно и талантливо изобразил одного из
популярных персонажей", "Похвиснев: мальчик-каучук", "Необыкновенная
творческая зрелость", "За ним - будущее цирка"...
Цирк наш, между прочим, был маленький, бедный, даже нищий. Работали в
здании бывшей церкви, где до этого много лет хранились овощи. Теперь
вокруг крохотной арены громоздилось несколько рядов облезлых скрипучих
кресел, и запах зверья смешивался с неистребимым запахом гнилой картошки.
Сюда привела Дзанни судьба в лице Резинового короля. Здесь начали
выступать и мы с Машеттой, начали зарабатывать деньги, в которых
по-прежнему была нужда.
Я убеждал себя, что помогаю Дзанни кормить семью, но на самом деле
имел своей целью одну лишь славу со всеми присущими ей трескучими дешевыми
атрибутами: с газетными рецензиями, с шепотком поклонниц и телешумихой.
Этого взбесившегося тщеславия я не смог скрыть от Дзанни, как ни
старался. Он без труда угадывал мои желания. Чувство полной своей
беззащитности перед ним, раздетости душевной несказанно меня раздражало.
Отношения наши сделались однообразны: Дзанни неизменно был
иронически-добродушен, я - обидчив и дерзок.
- О-о, - говорил Дзанни, - ты действительно очень популярен среди
определенной части населения, о-о-очень. Сегодня утром в трамвае о тебе
калякали две нимфетки лет двенадцати: "Похвиснев - это душка! Ему так идет
пышный воротник-жабо!" - "Очарова-а-шка! И шапочка какая миленькая, из
атласа!" Ты знаешь, мио каро, я заметил, что у одной из нимфеток на чулке
дырка.
По точным расчетам Дзанни, эта дырка (которой, может, и не было на
самом деле) должна была взбесить меня больше всего. Я рычал в ответ что-то
неразборчивое, но до крайности наглое. Дзанни же, словно не слыша моих
"реплик", продолжал с ажитацией:
- Сегодня ты был неподражаем. Ты вышел кланяться с ужимками
провинциального шулера, которого еще ни разу не били.
Дзанни постоянно давал мне понять, что я смешон и что есть некое
тайное знание, недоступное никому, кроме него, и позволяющее обесценивать
все в этом мире и славу в том числе.
А я и сам знал, что страсть моя недолговечна и что, стоит сменить
белую маску Пьеро на другую, настанет иная жизнь. Однако терпеть насмешки
Дзанни мне было тяжело.
Он мог в присутствии всех артистов вдруг шутливо ударить меня
хлопушкой по косу. Мог незаметно прицепить к воротнику какой-нибудь
дурацкий бантик или же ловко связать сзади длинные рукава моего костюма,
чтобы он напоминал смирительную рубашку. Все эти клоунские глупости,
творимые Дзанни после каждого выступления, сбрасывали меня с пьедестала
успеха наземь. Артисты хохотали, хихикали, прыскали и ржали, радуясь тому,
что этого "везучего паршивца", этого "выскочку" ставят на место. Я на
артистов не обижался: их всех доедала моль бездарности. Цирк им опротивел,
но они продолжали считать себя непризнанными гениями и показывали, кто как
умел, что пребывают здесь временно, дожидаясь, но всей видимости,
ангажемента в Нью-Йорке, Брюсселе или Риме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26