Возле огромного зеркала стоял футляр от виолончели - в нем хранились
старые журналы и жила мышь. Под потолком висели колокольцы, издававшие
сами по себе чудесный звон - тоненький такой, веселый... Тут все было
волшебное, ласковое, уютное - и диван, покрытый мягкой белой шкурой, и
полосатые, как зебра, драпировки, и афиши, и веера, приятно пахнущие
чем-то заморским, и портреты, и книги, и рояль, по сравнению с которым
наш, детдомовский казался замухрышкой и босяком.
...Я вижу себя мальчиком с забинтованной головой в новом, подаренном
Дзанни костюме. Мальчик, оробев среди невиданной роскоши и все еще не веря
в чудо, вдруг и навсегда осознает, что этот мир - его мир. Ему кажется,
что когда-то, до рождения, он уже жил среди красивых вещей, умных книг и
прекрасной музыки. Это открытие наполняет его счастливой гордостью, и он
чувствует себя принцем, вернувшимся домой после долгих лет скитаний...
Дзанни жил один. Я не смел спросить, почему у него никого нет, и
неведение это питало мои фантазии. Он играл в них то роль несчастного
отца, чей сын убит на дуэли, то еще более несчастного мужа, чья молодая
красавица-жена скоропостижно скончалась от насморка.
Первые недели нашей новой жизни Дзанни словно бы забыл о флейте,
предоставив мне полную свободу. Я не преминул бы воспользоваться ею, не
случись со мной странной перемены. Сердце мое, озлобленное, черствое
маленькое сердчишко, не могло простодушно радоваться ничему. Ядовитое
подозрение, что на самом деле я ни на что "не имею права", мешало этому. С
другой стороны, я был уверен, что я "имею право". Как быть? И я решил, что
даром есть хлеб Дзанни не стану, и придумал, как отплатить за его доброту,
- взялся вести домашнее хозяйство, довольно, признаться, запущенное.
Юродская, злая, мелочная мыслишка! За ней ведь ничего не стояло,
кроме намного желания, чтобы Дзанни не просто по-доброму относился ко мне,
а еще и прощения попросил... за все - за то, что мать меня бросила; за
колотушки детдомовские; за голодуху; за тараканов в столовском борще; за
то, что я был "урод", "идиот", "дефективный", "олигофрен".
...Злая, поганая моя душонка, и заглядывать в нее то же, что в
помойную яму, - а ничего не поделаешь. Уж каков есть. Принц-страдалец...
К приходу Дзанни его высочество стирало белье, мыло полы и даже
готовило обеды по рецептам детдомовской кухни: тушеная капуста, а к ней
котлеты или сосиски.
Деньги, что Дзанни давал на кино и на мороженое, я откладывал. Была у
меня давно, еще с детдома мечта - поесть сала. Унылыми зимними вечерами мы
с Котькой представляли, как едим розовые, нежные ломтики с черным хлебом.
Я нарочно не говорил ничего Дзанни - хотелось самому, тайно купить
огромный кус и съесть его на пару с Котькой. Ан не вышло! Когда я его
наконец купил и нес домой, ко мне привязались двое пацанов, отняли авоську
и сдачу двадцать копеек. Горевал я, помню, долго, а потом понял, что не
судьба, и про сало забыл...
Понемногу Дзанни начал заниматься со мной музыкой: показывал ноты,
учил играть на рояле. Вот как началась настоящая-то музыка, и я стал себя
совсем не узнавать. Прошлое вспоминалось не то чтобы реже, но без боли, а
сам я теперь плохо отличая сон от яви. Это все музыка виновата и Дзанни.
Он ведь как замечательно играл - не мне чета! Был он "слухач",
импровизатор, любил играть без нот, и инструмент отзывался на малейшее
движение его души то пением, то плачем, то веселым разговором. А я рояля
первое время боялся. Флейта была мне подруга, рояль - строгий пожилой
учитель. И что-то в нем было жуткое, особенно когда под рукою Дзанни вовсю
гудели басовые аккорды, словно тяжкий голос Вия: "Оттяните мне
ве-е-ки-и-и!"...
...Как я любил залезать с ногами на диван и, слушая игру Дзанни,
рассматривать какую-нибудь старинную, толстую книгу. Какое это было
счастье: медленно переворачивать под музыку закрытые папиросной бумагой
картинки, на которых улыбались красавицы в мудреных париках и кавалеры в
кафтанах салютовали друг другу шпагами...
А как я бывал счастлив, когда Дзанни хвалил меня! И ничего-то мне
больше не надо было, только бы услышать: "Сегодня ты играл сносно". Я
казался сам себе прекрасен и жаждал играть еще и еще, и думать не думая о
том, что "не имею права". Еще как имею!
Вообще же перепады настроений Дзанни были непредсказуемы: то молчалив
и грустен, то говорлив и беззаботно-весел, то вдруг высокомерен и
язвителен. Не угадаешь, каков он будет через минуту, через час, завтра.
Одной из привлекательнейших его особенностей была загадочность.
Моим любимым занятием было незаметно наблюдать за ним. Я глаз не мог
оторвать от этого лица - бледного, узкого, будто вырезанного из бумаги.
Все черты его были как-то особенно, артистически преувеличены, заострены,
и волосы вились ненатурально-красивыми кольцами.
Одно время я даже считал, что Дзанни, покорив пространство и время,
прибыл к нам из древних эпох. На эту мысль навели странные предметы,
которые я нашел во время уборки у него в комнате: маленький серебряный
жук-скарабей, книга с золотыми письменами и крохотное черное распятие.
Предметы эти были ничем иным, как атрибутами его тайной власти над силами
природы и, может быть, даже над самой Смертью!
Мучивший меня вопрос - будет Дзанни когда-нибудь бить меня или нет -
исчез, когда я осознал, что существо, близкое Богу, не может ударить
какого-то хилого мальчишку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26