Маленькая труппка с неблагополучной судьбой.
Жалкие, загнанные, никем не оцененные, влачили мы свое существование без
надежды на хотя бы ма-аленький просвет. И вот пришел он, Щуров, и наша
труппа, по выражению поэта, поднялась и расцвела! Сколько надежд, сколько
чистых побуждений, сколько возвышенных мечтаний пробудил в нас покойник! И
вот величественный силуэт Вечного города, я разумею Рим с его Ватиканом,
Колизеем и Фонтаном Треви, смутно маячит на нашем творческом горизонте. Мы
едем в Рим!!!
Классический ораторский прием - обращение непосредственно к хору, к
толпе - произвел потрясающий эффект.
- Ри-и-м-м! - застонала Люся-Магдалина, и все подхватили ее вопль.
Но Женя властно махнул рукой - воцарилось молчание. Вспрыгнув на
стол, чтобы быть выше всех, он скорбно обратился ко мне:
- И что же мы видим перед собою теперь? Руины мечтаний и воздушных
замков! Рим в руинах! Весь мир в руинах!!!
- Это какой-то кошмар, - сказал я.
- Да, ты прав. Это кошмар. Но поправимый.
Из-за спины его мне весело подмигнул Тырков, что означало: "Слушай,
боярин, сейчас про тебя начнется".
И я услышал:
- Смена власти - тяжелый момент в нашей жизни. Кого назначат новым
нашим кормчим, неизвестно. Этого даже Николай Иванович не знает. А вдруг
это будет человек недостойный, не исполин? Вдруг он окажется профаном в
нашем древнем благородном искусстве? Раньше так бывало, мы знаем печальные
примеры. Но теперь, когда нам позволено наконец бросить годами
выстраданный клич: "Прочь варягов!", я призываю выбрать достойное тело для
страждущей бессмертной души Осипа Петровича из наших рядов. Требования к
предлагаемому телу высоки: оно должно быть молодым, здоровым, талантливым.
И я с гордостью говорю - такое тело у нас есть!
Чувствуя важность момента, я встал. Под гром оваций лилипут прыгнул
мне на шею и запечатлел благоговейный поцелуй на челе.
- Поздравляю, милый! Ты - наш!
Из хора восторгов послышалось победное:
- Теперь до кремации успеем!
Пытаясь отцепить от себя подлого лилипута, я кричал:
- Николай Иванович, скажите им, что материя первична!
Комендант бодро отстучал, что, мол, да, первична, но это с какой
стороны посмотреть. И я понял, что он одобряет все творимое здесь.
- Люсек! Бумагу и ручку! - закричал Покровский. - Сейчас мы скоренько
все зафиксируем.
- А танцы когда же? - игриво спросил Гинтаревич, подмигивая Милице
Аркадьевне.
- Танцы, дед, потом, - заверил его Тырков. - Сначала дельце обделаем.
Передо мной на стол положили лист бумаги и ручку. За спиной встал
Степан Петрович, с обеих сторон подступили безмолвные, как истуканы, сыны
Гинтаревича. На столе по-турецки сидел лилипут и как бы в шутку грозил мне
кулачком.
- Что вы хотите от меня? - спросил я. - Ведь вы уже все решили.
- Вай, какой капризный молодой человек, - снисходительно бросил
Гарун. - Бумага есть, ручка есть. Заявление давай нада!
- Какое заявление?!
- Пиши, боярин, я диктую: В "ОВУХ", товарищу Безбородову от
такого-то.
- Да вы что-о?! - взревел я и попытался вырваться, но мне не дали.
Отвратительная сцена насилия продолжалась долго. Я решил не
сдаваться. Но в конце концов Тыркову удалось всунуть мне в руку перо и
нацарапать вожделенный документ:
В "ОВУХ". Тов. Безбородову
от Похвиснева С.В.
ЗАЯВЛЕНИЕ.
Учитывая исключительный демократизм данного исторического момента,
позволяющий любому стать директором, и учитывая единодушное мнение
коллектива работников цирка "Малая арена", прошу вселить душу тов.
О.П.Щурова в мою материальную оболочку, дабы не допустить улетучивания
ценных административных кадров.
Число.
Подпись.
- Вай, молодец! - хлопнул меня по спине Гарун. - Теперь и чаю пить
можна!
Многочисленные руки разжались, отпустили меня. Бумага исчезла
мгновенно. Взревел магнитофон. Стол, как по мановению волшебной палочки,
уставился яствами: килька в томате, сыр "Янтарь", сушки, бутылки
"Нарзана". Ели жадно, перемигивались, крякали с довольным видом. Я, как
чужой, стоял в углу, сознавая, что принимаю участие в сумасшедшем фарсе и
никак мне не вырваться из него. Да, не вырваться, потому что я плохой
актер. Нечто похожее на зависть шевельнулось в душе - никогда мне не быть
таким превосходным лицедеем, какими являлись все эти люди. Приступ
самоедства был, конечно, смешон, не нужен и очевиден для всех.
- Ну что, Гамлет вшивый? - окликнул меня вдруг Пашка Сидоров. - Что
стоишь, в затылке чешешь? Быть иль не быть, решаешь?
- Паша, - потрясенно сказал я. - Вот уж кто меня поражает, так это
ты. Ты же с животными работаешь, с чистыми детьми природы! Ведь у тебя в
груди должно биться доброе сердце!
Пашка вытащил изо рта хрупкий скелетик кильки и добродушно ответил:
- Так оно и доброе. Чего мы тебе здесь плохого сделали?
- Да, - подхватил Шаранский, - небоевитое у вас какое-то настроение,
Сергей Васильевич. Мы вас на ответственную должность выдвинули, а вы тут
демонстративно хандрите.
- Неблагодарная пошла молодежь, - констатировал Гинтаревич. - С
гнильцой юношество наше. Правда, и раньше случались казусы. Вот, помнится,
представлял я на мальчишнике у одного великого князя "Человека-лягушку".
Он тоже все хандрил, хандрил... А потом взял да застрелился.
- Дед! - крикнул Тырков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26