А-а-а, должно быть, я сумел-таки все
на свете обесценить, и этот гаденький смех есть - веселие души? В "ОВУХе"
мое "Дело" давно стоит на полке...
- "ОВУХ"! - вырвалось у меня. - "ОВУХ"!
Лысины недоуменно зашевелились.
Я поспешно поднес флейту к губам:
- ...И-и-звест-ный все-ем я...
Смех начал рвать мне горло. Флейта закашлялась и взвизгнула:
- Фир-лю-лю-у-у-у!
В этот миг Флейтист умер.

Занавес опускается. На просцениум выходят маски.
1-й ПЬЕРО. Как тебе это понравится, дружище? Этот тип решил пролезть
за границу, не имея на то никаких оснований!
2-й ПЬЕРО. Не волнуйся, мой друг, ничего у него не вышло. Комиссия не
прощает оскорблений!
1-й ПЬЕРО. Он крикнул ей: "Олух! Олух!", и это надо понимать как
"осел".
2-й ПЬЕРО. Но комиссия была отомщена, дружище. Великолепный Щуров
разделал негодяя Флейтиста под орех. Я сам слышал, как он кричал на него,
как грозил ему пальцем!
1-й ПЬЕРО. "Чтобы духу твоего в цирке не было! - кричал ему он. - А
то я сделаю тебе такое, что ты и на том свете вспомнишь!"
ОБЕ МАСКИ. (ХОРОМ, ШУТОВСКИ). И-хи-хи-хи-хи!
Удаляются, комически загребая ногами и напевая в ритме канкана:
По синим волнам океана,
Лишь звезды блеснут в небесах,
Корабль одинокий несется,
Несется на всех парусах!

Я упал на дно той ямы, куда летел так долго, вспоминая свою жизнь. Я
упал плашмя и застонал от боли...
Была ночь. Месяц на небе вышивал какую-то кружевную дрянь. Что-то
надо было делать. Я решил утопить вещи Флейтиста в Неве-реке и увязал в
один узел кафтан, парик, флейту. Пошел открывать дверь, но тут зазвонил
телефон. Я испугался, но трубку взял.
- Сергей Васильевич... - простонал знакомый голос. - Тру-у-дно мне...
Пауза. Я молчал.
- О-о-о... Утренний инцидент надо... о-о-о... признать ошибочным... о
господи... в разрезе общей... борьбы... за выявление талантов...
Я узнал Щурова, но притворно дунул в трубку и крикнул:
- Алле, кто это? Кто? Плохо слышно!
Щуров застонал снова, с мукой, тонко, как ребенок.
- Сергей Васильевич... вы пое-де-те в, Рим... А заявление на имя
Безбородова я написал... как велено было... М-м-м...
Я бросил трубку. На улицу идти не смог - решил дожидаться утра. Всю
ночь просидел в коридоре на узле, прислушиваясь к малейшим шорохам. Эта
шуршащая темнота и холод не давали уснуть. Я стал думать о Машетте,
вспоминать какие-то смешные ее словечки, сильные и упругие движения
молодой красавицы, глаза - как павлиньи перья на снегу.
Ма белль Машетт... Так звал ее Дзанни. Я подумал: почему его нет со
мной сейчас? Где он? И тотчас я вскочил с узла - словно тень летучей мыши
промелькнула в темноте.
- Машетта! - громко, не своим голосом позвал я. - Машетта!
...Утром вновь позвонили. Неизвестный выпалил два слова:
- Щуров умер!
...Я решил бежать. Куда угодно, хоть в другой город. Вытащил чемодан
с антресолей, начал кидать туда одежду, но вдруг услышал, как в замке
входной двери тяжело поворачивается ключ. Я ждал, прижав к себе чемодан,
не знаю чего.
Но на пороге возник всего лишь Вадик Тырков, жизнерадостный, румяный,
громогласный.
- Привет, боярин!
Я уронил чемодан.
- Чего ты смурной такой? - захохотал Тырков. - Тебе гоголем ходить
надо! Лебедью белой! Ну-ка, иди сюда, брат, почеломкаемся, что ли!
Он надвинулся на меня и, несмотря на сопротивление, троекратно
расцеловал. Вслед за этим потащил меня в комнату, бросил на диван и
объявил:
- Значит, ситуация тебе вкратце ясна. Щуров умер. Главное - не
допустить кремации.
После этого сообщения Вадик выудил из бездонного кармана большое
яблоко и сжевал его.
- Яблоки для здоровья - первое дело! Пять килограммов в сутки. К
этому - стакан нарзану. До ста лет доживешь.
Я не понимал ни слова, а только с ужасом смотрел, как челюсти
акробата с хрустом перемалывают пищу.
Тырков по-хозяйски рылся в буфете и зачем-то считал стаканы и вилки.
Я ждал, чем все кончится. Он долго гремел кастрюлями на кухне, включал и
выключал воду, наконец занялся телефоном.
- Вадим, что ты делаешь? - слабо спросил я, когда Тырков начал рвать
провод могучими руками.
- Не боись, боярин. Ремонт за мой счет. Дела у нас, сам понимаешь,
секретные. Государственные, можно сказать, дела. Дай-ка ножницы, руками
несподручно.
Разделавшись с телефоном, Валик застегнул на мне пальто, сунул в руку
трешку и велел:
- Дуй в булочную. Купишь чаю и сахару. И диетический хлебец для
лилипута.
- К-какого лилипута?
- Для нашего лилипута, для Женьки. У него желудок слабый, сам знаешь.
Он вытолкнул меня на площадку и закрыл дверь. Конечно, я никуда не
потел, остался стоять в подъезде под лестницей. Почему, не знаю. Стоял так
минут сорок, а мимо один за другим проходили знакомые люди: Гинтаревич,
супруги Петровы, Сурен Гарун с Люськой, Шаранский, Пашка Сидоров,
закутанный в енотовую шубку лилипут Женя Савельев. Наконец, кашляя, шаркая
и пыхтя, по лестнице взобрался сам Николай Иванович, комендант цирка,
"серый кардинал", как его называли. Последнее видение несказанно удивило
меня - Николай Иванович появлялся на посиделках артистов в
экстраординарных случаях. "Да и посиделки ли это? - засомневался я. - Нет,
здесь что-то другое. Похоже на собрание". Одолжив у соседей чай и сахар, я
тихо вошел в квартиру.
Из комнаты доносилось звонкое верещание лилипута. По-видимому, это
была уже середина речи.
- ...Не согласен. Решение мы вынесли правильное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26