Один из них, некий Брошевич, давно значился в розыске, - Голиков стряхнул пепел и задумался.
- И это все? - удивилась Марина.
- Нет, - Александр Яковлевич провел ладонью по лицу, как бы смывая усталость. - Но почти все. Степанова осудили за превышение пределов необходимой обороны. Ты же помнишь, что в момент нанесения удара Степанову не угрожала непосредственная опасность для жизни. Кстати, Брошевич вообще не принимал участия в драке. Наоборот, успокаивал Крюкова. Ему ведь ох как не хотелось привлекать к себе внимание.
- Ну, разумеется, - согласилась Марина.
- Но больше всего меня поразило лицо Меньшовой, когда мы с участковым вошли в дом... Бледное, тревожное, улыбка какая-то неестественная, как приклеенная. Мелко дрожащими пальцами она теребила бахрому пледа, укрывающего ноги... Да, я не упомянул - ее ведь парализовало после несчастья с дочерью, а после случая с дракой она начала понемногу вставать и передвигаться.
- Очевидно, новое потрясение произвело воздействие, противоположное первому. Как говорится, клин - клином. Такие случаи не так уж редки, вставила Марина.
- Именно так она и говорила при встрече. Она уже довольно сносно ходила по дому. Но главное состояло в том, что она сообщила: "А нож-то в руках у Крюкова действительно был, и вы, Александр Яковлевич, вправе меня сейчас осуждать. Но я не могла поступить иначе. Ведь за рулем грузовика был пьяный родственник Степанова, и Степанов несколько раз приходил ко мне после. Угрожал, упрашивал, обещал... Куда мне было деваться. Муж ушел от меня, хотя я его и не осуждаю - кому нужна калека!.. А деньги мне были просто необходимы для дочери... Вот и подтвердила на суде то, о чем просил Степанов. Эх, жизнь проклятая!.. Но совесть все равно гложет!.. Несколько раз хотела пойти к вам, да боялась... А сейчас - как камень с души..." Вот такие-то дела, Мариночка. Все-таки бог шельму метит, - Голиков опять сунул окурок под кран.
- Что ты имеешь в виду?
- За случай с Крюковым Степанов осужден незаконно - на него шли с ножом. А вот в случае с дочерью Меньшовой он остался безнаказанным за шантаж и подкуп свидетелей... Так что одно на первый взгляд компенсируется другим, но на сердце неспокойно. С точки зрения морали, вроде, все сходится, а по закону - нет!.. Не знаю... А ты как бы поступила на моем месте?
Жена пожала плечами, на минуту задумалась, а потом ответила:
- Я бы, Саша, приобщила показания Меньшовой к делу Степанова. Надо же учитывать, что он был зверски избит... Да что там, уверена, ты так и поступил.
- Тут ты снова права. Я действительно это сделал. Но вот с недавнего времени, в связи с последним делом, меня снова грызут сомнения: собственно, почему мы должны спасать человека, определенно зная, что он заслуживает наказания? Некоторые товарищи, между прочим, вполне серьезно считают, что если человек - преступник, то его место в тюрьме, а как его туда отправить - это неважно... Вот и ответь мне, пожалуйста, почему я должен его уводить от наказания?
- По долгу службы, мой дорогой, - сказала Марина. - А если уж чисто по-человечески, то признать невиновного преступником и незаконно, и аморально. Да и в сто раз хуже, чем наоборот.
- Не хочу даже и спорить. Но вот Степанова я бы с наслаждением взял за шиворот да тряхнул, как грушу... Ух! - Голиков гневно сжал кулаки.
- Ох, Сашенька, а я-то при чем? - Марина, смеясь, отшатнулась, а потом, посерьезнев, добавила: - По-моему, Саша, подменять закон или подгонять его под готовую схему нельзя даже из гуманных побуждений. О какой справедливости тогда вообще можно говорить?
- Спасибо... просветила... - улыбнулся Голиков. - Но как бы там ни было, а закон должен соблюдаться, иначе вся наша работа потеряет смысл... Ну что ж, будем считать, что ты меня благословила на трудное дело.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Наступил заключительный день судебного разбирательства. Выступая темпераментно, но малоубедительно, адвокат пытался любой ценой доказать отсутствие логики в действиях Борисова, и наконец вновь потребовал направить своего подзащитного на судебно-психиатрическую экспертизу.
Борисову было предоставлено последнее слово. Нервы словно взбунтовались. Бессонная, изнуряющая ночь начисто вытравила из души Валентина и малую толику веры в благоприятный для него исход дела. Однако он все-таки заставил себя подняться со скамьи, никого и ничего не замечая перед собой. Зал притих. Борисов негромко откашлялся и начал:
- Обращаясь к суду, я еще раз хочу подчеркнуть, что предъявленное мне обвинение шито белыми нитками и является компиляцией случайных фактов и неблагоприятных стечений обстоятельств. И если мне пришлось отрицать даже те из них, которые казались неопровержимыми, то я делал это ради объективности расследования. И все же оно оказалось односторонним. Поэтому сейчас мое признание или непризнание будет тем более ложно истолковано. Сложилась парадоксальная ситуация: вроде бы мне и не за что просить о смягчении приговора. И все же я прошу суд по имя высшей справедливости предоставить мне возможность в дальнейшем доказать свою невиновность, голос у Борисова предательски дрогнул, речь его осеклась и, едва сдерживая внезапно нахлынувшее страдание, подавив страстное желание разрыдаться, он сел и прикрыл лицо ладонями.
Коротко посоветовавшись с психиатром, специально приглашенным на судебное заседание, председатель суда отклонила ходатайство защитника о направлении Борисова на судебно-психиатрическую экспертизу. Затем слово было вновь предоставлено защитнику, который из кожи лез в поисках хоть самых мизерных смягчающих вину обстоятельств, но все его старания выглядели обреченно, Как на грех, Борисову не только не удалось получить от жены передачу - опять вмешался начальник конвоя, - но и переговорить с ней о планах дальнейшей защиты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51