Относительно условий и призов звоните, звоните, звоните». Ну, мы не гордые, позвонили. — Марина Викторовна снова приложилась к «швепсу». — Для участия в отборочных состязаниях с красавиц дерут по сто баксов, с силачей по двести. Главные призы — «тойота» и «форд», не считая всяких там «индезитов», «панасоников» и «шарпов». Желающих наверняка будет достаточно.
— Эге, понял, — Плещеев вдруг встрепенулся и уважительно посмотрел на Марину Викторовну. — А на конкурсе красоты председателем жюри будет, конечно, объект "М". Кого из барышень обяжем, Аллу или, может быть, Катерину?
— Здесь, Сергей Петрович, не Англия, не стоит пропускать дам вперед. — Пиновская усмехнулась. — Это ведь эротический конкурс. Чтобы Катерина вышла в дезабилье к пьяным скотам? А паче чаяния и без него? Да конкурс красоты быстренько превратится в бой без правил, и она всех поубивает. Так что пусть уж наши орлы себя покажут, спецназ как-никак. Кефирыч один, например, чего стоит.
— Ну что ты, Марина Викторовна, ему нельзя. — Плещеев снял очки и рассмеялся. — Забыла, нам ведь только Морозов нужен, остальные пусть пока живут.
— Да, президент у них мужик. — Валя Новомосковских открыл дверцу «Свири» и с хрустальным, греющим душу звоном вытащил полудюжину «Балтики». — Левинскую отграхал, Хусейну дал по мозгам, и все достойно, с улыбочкой, с саксофоном в зубах. Гарант конституции, одним словом.
Они с Юрасиком торчали на кухне, куда их послала заведенная с утра Витя, и под разговоры о политике степенно глушили пиво.
Время было ни то ни се, для завтрака поздно, для обеда рано. Тетя Фира варила борщ по-украински, с толченым салом, чесноком и перцем; мадам Досталь, в расшитом гиацинтами халате, с неизменной беломориной в зубах, вальяжно помешивала в тазу персиковый конфитюр; Гриша же Борисов, не сломленный кризисом, приготовлял овощное ассорти — брюква, картошечка, морковь, — в простонародье именуемое хряпой. Отъявленный мошенник, блатной котяра Пантрик учил свое потомство жизни — личным примером, давая показательный урок, как уволочь полукопченый окорок «Пикантный». Неимоверно отъевшиеся к зиме, назойливо жужжали мухи, пахло чесноком, вареной брюквой и некачественно вымытыми удобствами.
— Зато нашему-то вроде опять поплохело. — Юрасик скорбно склонил голову и, чтобы хоть как-то утешиться, залпом выпил стакан. — Давеча выступал тут, по ящику, совсем никакой. С виду готовый жмур. Ты ведь знаешь, Валюха, я раньше в морге работал, так что глаз у меня алмаз, насмотрелся, слава Богу. А главное, брат, в другом. — Он отхлебнул еще полстакана, зажевал окороком, и на его лице отразились тревога и сомнение. — У нас ведь там как было: сгрузят жмура, и первым делом потрошить. Располосуют всего, ребра в стороны и через разрез под подбородком выгребают все, что есть, ну там язык, кишки, ливер. Затем башку долбят, вытряхивают мозги и всю эту требуху изучают — отчего, дескать, клиент копытами накрылся. Так я к чему все это говорю… — Он наклонился к Новомосковских и, икнув, продолжил свистящим шепотом: — Жмура-то потом зашивают, только мозги вместе с ливером в брюхо суют. А башку набивают чем попало, любым говном. Валюха, может, и у нашего-то тоже вместо мозгов чего другое, а?
— Вы что же это за гадость несете? — Мадам Досталь возмущенно взмахнула ложкой и плотнее запахнулась в халат. — Контрреволюция сплошная. Счастье ваше, что времена изменились.
— Что значит — времена изменились? — Гриша Борисов попробовал хряпу, обмер, но все-таки нашел в себе силы продолжить. — Мы, российские интеллигенты, во все времена смело резали правду-матку сатрапам и без колебаний шли на голгофу беззакония. А что касаемо президента, то здесь вы, Юра, выражаетесь некорректно. Он не живой труп, он клон, перед выборами делали в Японии по заказу международного, трижды прошу прощения, Эсфирь Самуиловна, сионистского движения. В периодике была информация.
— Ладно, про политику больше не буду. — Юрасик покосился в сторону мадам Досталь и миролюбиво помахал стаканом. — А может, на брудершафт лучше дернем? У нас водочка есть, если, к примеру, «Балтику» мочевой пузырь не приемлет, хорошая водочка, не паленая, «Столичная».
Гордо отвернувшись, Генриетта обдала его ядом молчания, только Юрасик ничуть не обиделся, — после дюжины пива его тянуло к живому человеческому общению.
— А знаешь, Валюха, за что меня из морга-то поперли? — Он потряс за плечо закемарившего было Новомосковских и вдруг, прослезившись, принялся кормить окороком Пантрика со всей его сворой. — Старушенцию к нам сгрузили одну, а при ней был внучок. Стриженый, крутой, из новых русских, и так прямо нам и говорит, дескать, если хотя бы фикса из бабулиной пасти пропадет, можете с работы не уходить, забивайте себе плацкарту, уделаю начисто. И денег на обиход покойной дает немерено. Посмотрели мы старой перечнице в рот, действительно, рыжья как в Ювелирторге. А тут еще одну бабулю подогнали, но уже без наворотов — совсем без зубов. Мы ей тоже бирку на ногу и активно начинаем к празднику готовиться. Новый год на дворе. А чтобы с похмела не утруждаться, надумали бабушек обиходить впрок — денек полежат в лучшем виде. Намыли их, намарафетили и аккурат под бой курантов уселись праздновать, спирта — залейся. Ну а второго с утра явились получатели, забрали бабку и повезли ее кремировать. Никакие совсем, пьянющие в умат. Мы тоже похмелились, водочки, огурчиков, капустки, глядь — беда. Взамен беззубой отдали ту фиксатую каргу, с внучком-бандитом. Ты же должен понять меня, Валюха, я ведь был старший санитар. — Вспомнив о былом, Юрасик застонал, прикрыл голову руками и опять пустил слезу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120