А под какой родился?
Звезды, братья-Месяцы и сама Рожаница Лада дают каждому человеку Долю — или Встречу, как ее еще называют, — маленькое Божество, которое следует за хозяином до могилы, трудится и хлопочет, помогает ему. Доли у всех разные, смотря по тому, какая звезда верховодила на небосклоне. И до сих пор случается — один человек всю жизнь палец о палец не стукнет, гуляет себе, на бел свет зевает, и все равно: что людям тын да помеха, ему смех да потеха, вечно у него по два сома в одной верше, по два гриба в ложке. А иной до рассвета уже в трудах и поту, на вешней пахоте шапка с головы свалится — не оторвется поднять, а все — корка на корке, ни пышки, ни мякиша. Это оттого, что у одного Доля умница да работница, у другого — лежебока-лентяйка. В сердцах ругнется бессчастный:
— Знать, сиротской ночью я появился на свет!
Что тут добавить? Нельзя наново родиться, переменить ту льняную нить, пряденую нитку Судьбы, которой повили когда-то пуповину младенца, накрепко привязав его к Доле…
Много тех, кто, отчаявшись, живет как придется и больше не пробует что-нибудь изменить. Но еще больше иных, не скоро сдающихся, кто однажды поймал свою нерадивую Долю за шиворот и запер в погреб, чтобы не мешала. А то, оттрепав за уши, вразумил косорукую тонко прясть и мелко молоть, заставил лежебоку вскакивать до свету и не жалеть плеч!
…А еще у великой Лады, у матери-Лады была юная дочь. Звали ее просто Доченька — Леля, Лелюшка, Полелюшка. Недаром любимое детище до сих пор не просто растят — лелеют, колыбель зовут люлькой, а само дитя нет-нет да покличут нежно лялечкой. И ласка, и оберег именем прекрасной Богини.
Подросла Леля и стала гулять по лугам, по густым тенистым лесам, и шелковая мурава сама льнула ей под ноги, чтобы распрямиться еще зеленее и гуще. А минуло время — начала Леля вместе с матерью обходить и объезжать поля, тянуть за зеленые ушки едва проклюнувшиеся всходы, и Люди увидели, что никогда прежде не было на Земле таких урожаев. Стали они славить Лелю наравне с матерью и чтить как Рожаницу, называть Весной-кормилицей. У Лады стали просить разрешения закликать-зазывать в гости Весну, а когда Мать позволяла — готовили Дочери дерновую скамью, проросшую травами, ставили подношения: хлеб, сыр, молоко. Это был девичий праздник, мужчин, любопытных парней близко не подпускали. Жгли в честь Матери с Дочерью огромный костер, окруженный двенадцатью другими, поменьше, в честь
Месяцев, и с пеплом того костра смешивали семена, умывали им лица, давали больным. И никто, говорили, не помнил, чтобы не помогло.
А охотники баяли вот что:
— Зверь, позволивший забрать у себя пушистую шкуру и горячую плоть, тотчас уходит на небо, в светлый ирий, и там рассказывает старшему в своем роду, по чести ли с ним поступили. Не оскорбили ли напрасным мучением, повинились ли перед вылетевшей душой, хорошо ли благодарили. И если все совершилось по Правде земной — Мать с Дочерью скоро шьют зверю новую шубу, мастерят птице пестрый наряд, облекают рыбу радужной чешуей. Позволяют опять родиться в глубокой норе, в теплом гнезде, на речном дне, под широким солнечным Небом…
Вот почему и самих Рожаниц рисуют порой в виде двух красавиц лосих.
ЯРИЛА
Однажды Люди встретили в только что засеянном поле босоногого, очень красивого юношу-Бога верхом на белом коне, украшенном колокольцами, в белом плаще и венке из трав и цветов. В левой руке он держал пучок спелых колосьев, конь же под ним так и играл, а порой поднимал голову и ржал громко, призывно, высматривая молодых кобылиц.
— Ишь ты! — удивились Люди коню и еще пуще юному седоку. — Куда ступит ногою, там жито копною, куда взглянет, там колос зацветает!
Действительно, именно так все и было. Потом Люди присмотрелись:
— Э, а что это у тебя в правой руке? Никак череп?.. Вот страх-то!..
Да кто ты таков?..
Юный Бог назвался Ярилой — неудержимой силой взошедших семян и нежных побегов, способных взломать тяжелые камни, ярой силой живой плоти, вдохновением сбывшейся любви. Это его имя трубят олени в лесу, угрожая соперникам и зовя к себе оленух, это его громко славят лебеди, мчась к родному гнездовью. Яровой, ярый, яркий и яростный — это тоже о нем, возникшем из солнечного жара и земного тепла.
— А для чего ж тебе череп? — спросили любопытные Люди.
— Сами поймете, — улыбнулся юноша и поскакал себе прочь, а Людям помстилось, будто за время короткого разговора его мальчишеский, ломавшийся голос окреп по-мужски.
Другой раз его встретили несколькими днями попозже. И вновь удивились: ехал на коне уже не безбородый юнец — взрослый парень, сажень в плечах, золотые кудри что хмель. Девчонки тогда оглянулись тайком на ребят, и те вдруг показались им похожими на Ярилу. Такие же статные, такие же ярые на работу, на пляску и на поцелуи. Женихи!
Спустя время Ярила приехал зрелым мужчиной, уже чуть-чуть никнущим, уже с сединою в полбороды… и наконец — дряхлым старинушкой с погасшими глазами и сердцем, с трясущимися руками, не сохранившими даже памяти о былой силе. И конь под ним еле ноги переставлял.
— Похороните меня в Земле, — прошептал старец-Ярила и повалился на
руки Людям, рассыпаясь в прах на лету.
Люди выполнили его просьбу. Погребли во влажной земле, напекли румяных блинов, собрались помянуть. Но отчего-то никому не хотелось плакать и горевать на этих похоронах; старики и те знай по-молодому шутили, расправляли согбенные плечи, а молодежь и вовсе играла, точно на свадьбе. Плясали, подначивали друг дружку, соперничали, кое-где вставали грудь в грудь. И вдруг не то из огня костров, не то из самой Земли послышался знакомый юношеский голос:
1 2 3 4 5 6 7