Худенький, щербатенький и глазом косит. А сам руками машет и орет:
- Товарищи, прашу вас анракинуть капитал!
Его за пальтишко хозяйка его, видно, ухватила, а он рвется к "ящику":
- Убедительно прашу вас апракинуть капитал!
Подлетели к нему два конных и под ручки подхватили.
В толпе захохотали:
- Вот те опрокинул капитал!
- И чем натрескался? - завистливо удивился хриплый бас.
Гришке новая радость. К кладбищу с криком звонким летел:
- Товарищи, прошу вас опрокинуть капитал!
Однажды ночью кладбище оцепили. Крупного кого-то искали, а нашли Гришкину коммуну. И в призрачный час предрассветный, спотыкаясь спросонок, плелись малолетние правонарушители знакомым путем. Усталые красноармейцы ругались, но не били.
IV
После ночной отсидки опять в наробраз повели. Партию в пятнадцать человек. Три милиционера провожали. Старший всю дорогу кашлял, плевался и ребят отчитывал:
- Ну, какие из вас человеки вырастут, как вы сызмальства под конвоем? Навоз вы, одно слово!
- И на что вас рожали? Тьфу. Ну ты, голомызай, не веньгай! Биз тибе тошно.
А башкиренок косоглазый не понимал по-русски. Визжал и бежать хотел. Рябоватый милиционер ему винтовкой погрозил, потом аа длинную рубаху взял и за нее за собой тащил. Тюбетейка в грязь упала. Старший поднял и набекрень ему ее нахлобучил. А башкиренок рвался в сторону и кричал. Неподвижным оставалось скуластое желтое личико, крик был скрипучий, но монотонный.
- Ига кайттырга ты-лэ-эм! (домой хочу).
Ворчал старший в ответ:
- Катырга, катырга... Знамо, каторга. И вам, и нам с вами.
А ты не скрыпи! Коли тебе жизня определила каторгу, скрыпи не скрыпи толк один. Навоз, как есть навоз! Не скули!
А башкиренок скулил. Как щенок, на которого люди впопыхах наступили. Проходящие на ребят оглядывались. Седой господин, с воротником и в нынешний теплый день поднятым, остановился. Головой покачал и громко сказал:
- Безобразие! Детей с винтовками провожают. Били, верно, малайку-то?
Старший к нему дернулся:
- А жалостливый, дык возьми к себе! Кажный день таскаем. Жалеете, а кормить не жалаете?
Господин возмущался. Дети дальше брели.
В наробразе, известно, в комнату по делам несовершеннолетних. А там уж на полу сидят. Старенький делопроизводитель в бумагах заплутался. Мается и листочки со стола на пол роняет.
Барышня с челкой завитой в шкафу роется. Другая, постарше, со стеклышками на носу, шнурочек со стеклышек теребит и сердится:
- В губисполком всех отправлю. Куда хотят, пусть девают!
Что это...
А в дверь еще с ребятами. Всякими. И в казенной одежде, и в одном белье, и в ремушках разных.
В приемник Гришкину партию отправили. Т?ам сказали:
- Некуда. Не примем.
Назад привели. Старший сопровождающий плюнул и ушел.
Двое других цигарки завернули и на пол на корточки присели отдохнуть. Гришку замутило. И от голода, и от воздуха в комнате тяжелого. А больше от тоски. На пол сел, мутными глазами в потолок уставился, крепко губы сжал. Лицо стало скорбным и старым. А в комнату бритый, долгоносый, с губами тонкими вошел. На голове, острой кверху, кепка приплюснута была на самые глаза. Ступал твердо. Точно каждым шагом землю вдавливал. И башмаки, чисто лапы звериные, вытоптались. Как вошел, на стул плюхнулся. И стул тоже в пол вдавил.
- Што? Навертываете? Все с бумажечками, с бумажечками? В печку все эти бумажки надо. А ты, башкурдистан, чего воешь? Автономию просишь?
Глаза узкие щурил и тонкие губы кривил. Над всем смеялся.
Как говорил, руки все тер ладонями одна о другую, ежился, ноги до колен руками разглаживал. ВесЪ трепыхался. Смирно ни минуты не сидел. Каждый сустав у него точно ходу просил.
Дела.
- Подождите, товарищ Мартынов, - затянула жалостно старшая барышня. Всегда вы с шумом. Вот голова кругом идет. Куда их девать?
- Сортиры чистить, землю рыть... Куда? Место найдется.
Эй ты, арба башкирская. Долго еще проскрипишь?
И похоже передразнил: - - И гы-гы-гы...
У башкиренка глаза высохли. Губы в усмешку растянулись.
И скрип свой прекратил.
- Ну, так, барышни, как? Все бумажечки, бумажечки? По инструкции, с анкеточками?
И опять ладони одна о другую.
- Десять этих барахольщиков я у вас возьму. Десять могу.
- А вот хорошо, товарищ Мартынов, - обрадовалась старшая. - Мы вам сейчас отберем. Тут есть такие, у которых дела уж рассмотрены.
- Я сам отберу. Уменя своя анкета.
И к ребятам со стулом повернулся. На белобрысого высокого мальчишку взглядом уперся:
- Эй, ты, белесый! Воровать хорошо умеешь?
Тот скраснел и затормошился:
- Меня занапрасну забрали. Это Федька Пятков украл, - а я...
- Врать хорошо умеешь. А драться любишь? Врукопашную или с ножиком?
- Нет, я не дерусь.
- Не дерешься? Дурак. А ты што прозеленел?
Это Гришке он.
Гришка глянул, как он на стуле вертелся и руки одна об Другую скоро, скоро шваркал, и засмеялся. Вспомнил:
"Обезьяну эдакую беспокойную в зверинце видал. Похоже.
И руки длинные, и мордой чисто дразнится".
- Что смешно? Рожа-то что у тебя зеленая?
Гришка носом шмыгнул и в ответ:
- Прозеленеешь. Не пимши, не емши с утра тут!
- Не привык разве без еды?
- Привыкать, привыкашь, а все брюхо ноет.
- Из тюрьмы, што ль бежал?
- Какая тюрьма? Я малолетний. Из монастыря бежал.
- Пострижку уж делали? Это, друг, у них не монастырь,, а меди-ко-пе-да-го-гический городок зовется. Сукины дети - придумают? Што же ты бежал?
- А так. Неохота там.
Старшая барышня ученые глаза сделала и сказала:
- Дефективный. Очевидно, категория - бродяжников.
- Вот и под пункт тебя подвели. Умные! А звать тебя как?
- Песков Григорий.
- Ага. Ну, так, Григорий Песков. В тюрьме, говоришь, не сидел?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12