Вместо этого товарищ из Первого отдела,
решив, что я никуда не денусь, сказал:
- Я надеюсь, Вы, молодой человек, понимаете, каковы будут последствия
того, что Вы совершили. Оставайтесь на месте, минут через пять-десять за
Вами придут.
С этими словами он вышел.
Еще секунд тридцать я был в оцепенении, после чего внезапно наступило
просветление и полная ясность мыслей - так иногда бывает в экстремальных и
катастрофических ситуациях, когда правильные решения принимаются мгновенно
- почти инстинктивно. Я встал, оделся, попрощался с сотрудниками ("лет
через 20 может, увидимся") и пошел к проходной. На проходной я отдал
вахтерше пропуск в руки, как положено. Она перевернула пропуск и вслух
прочитала:
- Обеденный перерыв - с 12.00 до 12.45.
Затем она взглянула на часы и укоризненно сказала:
- А ведь до Вашего перерыва, Тыренко, еще семь минут. Я не имею права
Вас выпустить.
Я умоляюще посмотрел на нее, и со всей артистичностью, какую только
удалось наскрести у себя в душе, вдохновенно соврал:
- Антонина Владимировна, мне из дома позвонили - водопроводная труба
лопнула! Квартиру всю залило, спасать надо!
Вахтерша понимающе вздохнула и, сделав вид, что поверила мне,
пропустила меня на улицу. Мне было искренне жаль ее - ведь ей очень не
поздоровится за то, что выпустила государственного преступника, которого
надо судить по особенной части кодекса. Но ведь ее скорее всего только
лишат премии, или как максимум - уволят, а мне эти несколько минут могут
спасти свободу, а может, и жизнь. А вот товарища из Первого отдела взгреют
намного крепче - "за грубейшее нарушение служебной инструкции". Видимо,
блеск наград и повышений по службе за разоблачение отщепенца и
антисоветчика слишком сильно его ослепил. Ему было гарантировано
увольнение с "волчьим билетом", и его мне нисколько не было жаль.
Теперь, на воле, мне нужно было добраться до своих документов и
денег, чтобы с их помощью уехать куда-нибудь в медвежий угол, устроиться
там на любую работу, и затихнуть. Но ведь домой нельзя было не только
идти, но и даже звонить: раз на меня кто-то "стукнул", то они наверняка
подслушивали телефон и с минуты на минуту могли прийти за мной. Я решил
сначала позвонить жене - она сегодня была в гостях у тещи, а тещин телефон
комитетчики вряд ли подслушивали - для этого надо быть отщепенцем другого
масштаба. Я зашел в будку телефона-автомата и набрал номер. К телефону
подошла сама жена. Я ей в двух словах объяснил суть дела. Ее реакция на
это была просто убийственной для меня.
- Ты мне испортил всю жизнь! - кричала она в трубку телефона. - А что
теперь будет с моей сестрой и ее мужем, они же работают в Органах! Их
теперь никогда не повысят! Из-за тебя, балбеса, им придется идти работать
простыми инженерами в какой-нибудь шараге!
Надо сказать, что моя жена, как и все другие нормальные советские
люди, считала работу в Органах высшим жизненным достижением, и просто
боготворила своих родственников, добившихся этих высот. В этот момент меня
впервые перестала грызть совесть за то, что я ей изменял с Людмилой. Я
попрощался с женой и набрал номер Людмилы. Я и ей тоже рассказал о своих
приключениях и о дальнейших планах. Она спокойно меня выслушала и также
спокойно спросила:
- Ну и что же, может быть, ты думаешь, что я поеду за тобой, как жены
декабристов? У меня нет никакого желания осложнять свою жизнь.
На этих словах она повесила трубку, а я снова стал сожалеть о том,
что изменял жене с Людмилой. Сожалеть я стал, конечно, не о том, что
изменял, а о том, что с Людмилой. Никто из них мне не поможет. Надо
звонить домой матери - а это очень рискованно. И тут ко мне пришла
великолепная идея - позвонить Лешке из соседней квартиры, и его попросить
позвать к телефону мою мать. Я набрал номер, и попросил Лешку:
- Лешка, друг, выручи меня. Я никак не могу дозвониться домой -
вероятно, дома телефон испортился. Позови к телефону Катерину Андреевну.
Я ему соврал ради того, чтобы создать Лешке алиби - он должен знать,
что надо сказать комитетчикам, если его спросят, почему он выполнил мою
просьбу. Хотя Лешке, в принципе, я мог бы все честно рассказать - он
ничего не испугался бы, ведь он воевал в Ираке с американцами (оказывал
"интернациональную помощь"), чудом остался жив, и ему было начхать на
Комитет со всеми его комитетчиками.
Он служил в то время в войсках противовоздушной обороны, его часть
стояла на самом опасном участке - под Багдадом. Когда началась война, его
ракетный комплекс в первый же день сбил три американских самолета. А на
следующий день американцы их засекли и с одного из самолетов выпустили по
ним ракету почти одновременно с нашей ракетой по их самолету. Американская
ракета была из серии новых ракет-невидимок и ее заметили на экране
локатора слишком поздно. Лешка сидел у экрана и направлял нашу ракету на
цель до самой последней секунды. Наша ракета успела первой, самолет сбили,
комплекс сразу выключили, но ребят это не спасло - американская ракета уже
взяла направление на цель и взорвалась прямо в антенне радиолокатора.
Лешке повезло - его достали из-под обломков живым, всего лишь с двумя
сломанными ребрами. А почти весь остальной боевой расчет погиб. Одному
только богу известно, во что нам обошлась победа Ирака над американскими
империалистами. После победы, в отличие от прежних времен, наше
руководство не захотело отдавать всю славу победителей иракцам (как
когда-то вьетнамцам), а устроило пышные торжества и учредило орден
"Интернационального боевого Красного Знамени".
1 2 3 4 5