- Ты сам себя поставил в глупое
положение, Эвмен, когда проявил слабость перед городом. Отказ
Софии - плата за твою слабость.
- Я не позволю всем, кому угодно, плевать мне в лицо!
Эвмен побагровел от ярости. Его пальцы сжались на рукоятке меча,
висевшего у пояса. Калхас чувствовал, как напряглись за его
спиной Иероним и Тиридат, присутствовавшие при разговоре. Но
пастуха это нисколько не обеспокоило. Он дрался бы с Эвменом,
Тиридатом, дрался бы со всеми телохранителями вместе взятыми.
Ему казалось, что даже если его раздерут на части, каждый кусок
его плоти станет впиваться в обидчика.
- Твой разум помрачен,- неожиданно ровным голосом
сказал стратег. К удивлению пастуха Эвмен смотрел на него так же
приветливо, как и обычно. Калхас не успел заметить
перемены - настолько быстро она произошла в человеке, который
мгновение назад готов был обнажить оружие.- Позволь мне
действовать так, как я считаю нужным. Девушка будет у тебя.
Только следует потерпеть.
- Терпеть? - скрипнул зубами пастух.- Терпи, если твоя
государственная мудрость не подсказывает больше ничего!
Разум пастуха действительно был слеп. Сразу после разговора со
стратегом Калхас покинул его дом. Пастух не взял с собой ни
одной монеты и, сохранись его старая аркадская одежда, он сменил
бы на нее богатое платье, подаренное Эвменом.
Оказавшись на улице, Калхас начал почти бегом кружиться по
городу. Он не знал и не хотел знать, куда и зачем
стремится - просто ноги не давали душе переполниться горечью и
болью. Пара телохранителей стратега, пытавшиеся было в отдалении
следовать за ним, потеряли аркадянина в толпе на базарной
площади, и Калхас оказался предоставлен самому себе.
Перед ним мелькали дома, люди, занятые повседневной суетой,
по-зимнему пустые сады, крепостные стены. Когда же глаза
прояснились, Калхас понял, что ноги принесли его к дому Софии.
Сумашедшая надежда побудила пастуха подойти к воротам и трижды
ударить в них. Он молился Гермесу, чтобы уступчивость стратега
подала Софии мысль не тратиться на наемную охрану и чтобы
собаки, как и в прошлый раз, не напали на него. Он с
наслаждением представлял, как разобьет Сопатру физиономию.
У него даже не спросили, кто стучит в ворота. Одна из створок
медленно отворилась и перед Калхасом предстал самодовольный,
наглый садовник. За его спиной стояло несколько мужчин с руками
каменотесов и неподвижными туповатыми лицами. "Эти не станут
избивать,- подумал про себя Калхас.- Эти будут убивать".
Тем не менее он сделал шаг вперед и изо всей силы опустил кулак
на переносицу Сопатра.
Словно сухая ветка под ногами, хрустнула кость. Садовник
отшатнулся, и тут же Калхас дал ему другой рукой оплеуху.
Взвизгнув, философ кинулся под защиту охранников. Те некоторое
время пребывали в явном недоумении. Решительность пастуха явно
вызвала в них опасения, что сейчас появятся его сообщники в
превосходящем числе. Лишь истошный крик Сопатра: "Он же
один! Бейте его!" - принудил наймитов к активным действиям.
Они старались бить в висок, в печень, кадык. Это были не воины,
Они старались бить в висок, в печень, кадык. Это были не воины,
а убийцы, рабы-надсмотрщики, которые кулаками зарабатывали
право лизнуть хозяйский сапог. Голыми руками справиться с
ними было невозможно, и Калхас медленно отступал, стараясь,
чтобы какой-нибудь из их ударов не оглушил его. Стыд и злость
заставляли пастуха сопротивляться, он и не думал показывать им
спину. Но, к счастью для него, злость не задавила окончательно
животную, аркадскую жажду жизни. Когда голова его уже гудела от
ударов наймитов Софии, а ребра болели так, словно их выламывали
клещами на дыбе, аркадянин совершил резкий прыжок назад и
побежал, легко отрываясь от тяжелых на ногу преследователей.
"Пусть считают свои синяки,- подумал он, слыша за спиной
"Пусть считают свои синяки,- подумал он, слыша за спиной
затихающий топот их ног. _ Одному здесь делать нечего".
Медленно остывая от драки, Калхас покинул пределы Тарса. Гермес
не помог ему, да и стоило ли ждать помощи от бога, ведь это он
сам не сумел удержать Гиртеаду. Гермес предупреждал, что девушку
нужно беречь, а он разжал пальцы, забыл об опасности, забыл о
желании Эвмена быть справедливым...
Справедливость! В том, что произошло, не было ни грана
справедливости, и стратег не мог не знать об этом. "Он хочет
быть угодным всем. Наверное, как был угоден Александр. Но это
невозможно. Это погубит его, как губит нас с Гиртеадой".
Калхас, словно плакальщицы, царапал свою грудь и готов был выть
от горя. Когда боль отступала, он опять говорил с собой, но
слова утешения не приносили. "Эвмен не поможет. Он
желает помочь, но в его голове выстраиваются такие сложные
политические расчеты, что желание это будет забыто".
Аркадянин жалел, что рядом с ним нет Дотима. Наемник благоговел
перед стратегом, но он обязательно придумал бы, как обмануть и
Софию, и Эвмена. "А что делать мне? Неужели я не в состоянии
сделать ничего?"
Калхас сел около ручья, темного от приносимого с полей мусора, и
продолжал безуспешно ломать голову. Иногда мысли его прерывались
молитвой и тогда он, стискивая шарик, шепотом жаловался Гермесу,
просил бога хотя бы подать знак о своей милости. Вслед за
молитвой приходило раздражение: Калхас сокрушался из-за
собственной слабости, зависимости от тех, кто сильнее. В первый
раз за свою жизнь пастух был по-настоящему зол на себя и груз
этого чувства оказался тяжек. Превозмогая его, он сжимал зубы,
выпрямлял спину - словно поза решительного, самоуверенного
человека могла помочь ему решить, как поступить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50