Пароход огибал приземистый зелёный мыс.
— Остров Сахалин! — сказал Фёдор.
Полоса жёлтого песка, поросшего зелёным кустарником, надвинулась на «Комсомольск» и вновь отступила. Пароход обогнул мыс и вошёл в широкий пролив.
— А вон там — Япония! — Фёдор махнул рукой вправо, туда, где в мутном небе медленно двигалось действительно оранжевое солнце.
Море лежало тихо, мутно-серое, как небо; всё в оранжевых, как солнце, бликах.
Как Вовка ни поднимался на цыпочки и как ни вытягивал шею, никакой Японии он не увидел.
Наконец, справа показалась чёрная точка — одинокая скала, лежащая посреди пролива.
— Это Япония? — спросил Вовка.
— Нет, — нахмурился Фёдор, — это Камень Опасности. Об этот камень в непогоду разбилось много кораблей. Он даже на морских картах прямо так и называется…
— Вы о чём? — вмешалась в разговор Генриетта Николаевна.
— Видите камень? — понизив голос, доверительно сообщил ей Вовка. — На него все пароходы наталкиваются. Ужасно опасный камень!
Генриетта Николаевна удивлённо подняла брови, нацепила на нос пенсне и с беспокойством смотрела на чёрный камень до тех пор, пока он не скрылся за горизонтом.
Котики и пароходные гудки
В полдень пассажиры увидали за бортом животное, которое плыло наперерез судну. Чёрная, усатая морда…
— Котик! Котик! — закричали все. Животное отфыркивалось и плыло, не обращая на людей никакого внимания.
— Это не котик, а тюлень-нерпа, — объяснил Фёдор. — Котик больше и цвет у него бурый…
— А мы котиков увидим? — заинтересовался Вовка.
— Нет. Их очень мало. Всего три стада на Земле: два стада в наших морях, одно — у берегов Аляски. Здесь неподалёку есть островок, который называется Тюлений,-там котики живут. Раз мы шли мимо — я наблюдал. На берегу от котиков, поверите ли, черным-черно. Кричат, ссорятся, как люди. Интересные звери, дорогие. Даже пароходам около Тюленьего запрещено давать гудки, чтобы не распугать их.
— Скажите, — обратилась к Фёдору Генриетта Николаевна, — а котики для пароходов не опасны?
— Ну, что вы! В море кораблю никакой зверь не страшен.
— А я, признаться, боюсь. Ведь я плавать не умею.
— Не беспокойтесь, Генриетта Николаевна. Пароходы тонут раз в сто лет.
— Ух, и страшно! — шепнул Вовка Леночке. — Пароход на дно, а мы все — в воду! Будем плавать, пока не спасут.
— Тебе хорошо, — вздохнула та, — ты рыжий! Тебя сразу заметят… Дядя Фёдор тебя спасёт. А нас с бабушкой он и спасать не будет. Он нас совсем не замечает: всё с твоей мамой разговаривает…
Подошла мама, и кораблекрушительные разговоры прекратились.
Вечером, ложась спать, Вовка неожиданно спросил:
— Мама, а дядя Фёдор и на Камчатке будет с нами?
— С чего это ты взял? — Мама подозрительно посмотрела на Вовку. — Он сам по себе, мы сами по себе. И вообще ты чересчур много времени проводишь с ним. Он может подумать, что мы навязываемся…
Она обняла Вовку и, припав лицом к самому его уху, прошептала:
— Никто нам не нужен. Никто… Мы никогда…
— Когда? — не понял Вовка.
— Нет, нет, это я так. Уже десятый час, спи.
Ссора
Всё шло хорошо. И вдруг, перед самым прибытием в Новый порт, мама и Фёдор поссорились.
Из-за пустяка.
— Прошли Курильские острова, — сообщил утром Фёдор, просовывая голову в дверь. — Ещё сутки — и дома!
Вовка довольно кивнул.
— Доставлю вас и сдам в порту под расписку, — пошутил Фёдор. — Хотя и сдавать-то некому…
— А уж это не ваше дело, — неожиданно обиделась мама. Лицо у неё покраснело. — Может быть, и есть кому.
— Тоня, мне казалось…
— Вам казалось! Не думаете ли вы, что нам так уж нужна ваша помощь? Вы слишком… Владимир, не суй нос куда не следует! Марш на палубу!
Ошеломлённый Вовка вытащил из угла клетку с Мурзиком и поволок её наверх.
— А где мама и дядя Федя? — спросила на палубе, Леночка.
— Ему казалось… — задумчиво ответил Вовка, выдирая из клетки грязную газету.
— Что казалось?
— А? — словно очнулся он. — Не суй нос куда не следует. Держи ежа. Да не пищи ты, он сам тебя боится. Трясётся, как лихорадка на проводах. Ещё хвасталась: я! я!.. Ну и уходи! Разнюнилась!
Вовка поссорился с Леночкой, пнул ногой Мурзика, а вечером нагрубил маме.
Всё, что так чудесно налаживалось, полетело кувырком.
Снова о мире
В эту ночь Вовка долго не мог уснуть.
Последняя ночь на пароходе!
Он лежал на койке и смотрел широко открытыми глазами в потолок.
Мир оказался сложным. Он тянулся на тысячи и тысячи километров. Его пересекали бурные реки, высокие горы и бесконечные железные дороги. Над ним летели стремительные самолёты. Тупоносые автобусы тащили по его дорогам оранжевые хвосты пыли. По морям плыли, качаясь, пароходы, и двухтрубные паромы несли через реки на своей спине стада красных вагонов.
Мир населяли строители, лётчики, охотники за тиграми. Тысячи хороших людей. Но в нём жил и вор Кожаный, бродил по улицам безнадзорный Степан-Григорий, разъезжал по своим, никого не касающимся, делам толстоносый пассажир в разрезанном донизу валенке.
В мире было всё. Не было только человека, которому Вовка мог бы сказать короткое ласковое слово «папа»…
Вовка тихонько спустил ноги с койки, оделся и выскользнул из каюты.
На палубе никого не было.
Он скрючился на скамейке, обхватив руками голые ноги
Над пароходом висело чёрное небо с большими, как фонари, звёздами.
Откуда-то, словно издалека, долетал шелест бегущих за бортом волн. Глухо и ровно стучали машины.
Справа послышался звук шагов. Кто-то осторожно прошёлся по палубе, подошёл к борту и чиркнул спичкой, собираясь закурить.
Колеблющийся огонёк вырвал из темноты сложенные над спичкой ладони и осветил черты бульдожьего лица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18