Я выздоровел, не стану, как маленькая
девочка, изо дня в день записывать свои впечатления в красивую
новенькую тетрадь. Вести дневник стоит только в одном случае --
если(_5)
Дневник
Понедельник, 29 января 1932 года
Со мной что-то случилось, сомнений больше нет. Эта штука
выявилась как болезнь, а не так, как выявляется нечто
бесспорное, очевидное. Она проникла в меня исподтишка, капля по
капле: мне было как-то не по себе, как-то неуютно -- вот и все.
А угнездившись во мне, она затаилась, присмирела, и мне удалось
убедить себя, что ничего у меня нет, что тревога ложная. И вот
теперь это расцвело пышным цветом.
Не думаю, что ремесло историка располагает к
психологическому анализу. В нашей сфере мы имеем дело только с
нерасчлененными чувствами, им даются родовые наименования --
например, Честолюбие или Корысть. Между тем, если бы я хоть
немного знал самого себя, воспользоваться этим знанием мне
следовало бы именно теперь.
Например, что-то новое появилось в моих руках -- в том,
как я, скажем, беру трубку или держу вилку. А может, кто его
знает, сама вилка теперь как-то иначе дается в руки. Вот
недавно я собирался войти в свой номер и вдруг замер -- я
почувствовал в руке холодный предмет, он приковал мое внимание
какой-то своей необычностью, что ли. Я разжал руку, посмотрел
-- я держал всего-навсего дверную ручку. Или утром в
библиотеке, ко мне подошел поздороваться Самоучка(_6), а я не
сразу его узнал. Передо мной было незнакомое лицо и даже не в
полном смысле слова лицо. И потом, кисть его руки, словно белый
червяк в моей ладони. Я тотчас разжал пальцы, и его рука вяло
повисла вдоль тела.
То же самое на улицах -- там множество непрестанных
подозрительных звуков.
Стало быть, за последние недели произошла перемена. Но в
чем? Это некая абстрактная перемена, ни с чем конкретным не
связанная. Может, это изменился я? А если не я, то, стало быть,
эта комната, этот город, природа; надо выбирать.
Думаю, что изменился я, -- это самое простое решение. И
самое неприятное. Но все же я должен признать, что мне
свойственны такого рода внезапные превращения. Дело в том, что
размышляю я редко и во мне накапливается множество мелких
изменений, которых я не замечаю, а потом в один прекрасный день
совершается настоящая революция. Вот почему людям
представляется, что я веду себя в жизни непоследовательно и
противоречиво. К примеру, когда я уехал из Франции, многие
считали мой поступок блажью. С таким же успехом они могли бы
толковать о блажи, когда после шестилетних скитаний я внезапно
вернулся во Францию. Я, как сейчас, вижу себя вместе с Мерсье в
кабинете этого французского чиновника, который в прошлом году
вышел в отставку в связи с делом Петру. А тогда Мерсье
собирался в Бенгалию с какими-то археологическими планами. Мне
всегда хотелось побывать в Бенгалии, и он стал уговаривать меня
поехать с ним. С какой целью, я теперь и сам не пойму. Может,
он не доверял Порталю и надеялся, что я буду за ним
присматривать. У меня не было причин для отказа. Даже если бы в
ту пору я догадался об этой маленькой хитрости насчет Порталя,
тем больше оснований у меня было с восторгом принять
предложение. А меня точно разбил паралич, я не мог вымолвить ни
слова. Я впился взглядом в маленькую кхмерскую статуэтку на
зеленом коврике рядом с телефонным аппаратом. И мне казалось,
что я весь до краев налился то ли лимфой, то ли теплым молоком.
Мерсье с ангельским терпением, маскировавшим некоторое
раздражение, втолковывал мне:
-- Вы же понимаете, мне надо все официально оформить. Я
уверен, что в конце концов вы скажете "да", так лучше уж
соглашайтесь сразу.
У него была черная с рыжеватым отливом сильно надушенная
борода. При каждом движении его головы меня обдавало волной
духов. И я вдруг очнулся от шестилетней спячки.
Статуэтка показалась мне противной и глупой, я
почувствовал страшную скуку. Я никак не мог взять в толк, зачем
меня занесло в Индонезию. Что я тут делаю? Зачем говорю с этими
людьми? Почему я одет в этот дурацкий костюм? Страсть моя
умерла. Она заполняла и морочила меня много лет подряд --
теперь я был опустошен. Но это еще не самое худшее: передо
мной, раскинувшись с этакой небрежностью, маячила некая мысль
-- обширная и тусклая. Трудно сказать, в чем она заключалась,
но я не мог на нее глядеть: так она была мне омерзительна. И
все это слилось для меня с запахом, который шел от бороды
Мерсье.
Я встряхнулся, преисполненный злобы на Мерсье, и сухо
ответил:
-- Спасибо, но я уже слишком давно разъезжаю, пора
возвращаться во Францию.
И через два дня сел на пароход, идущий в Марсель. Если я
не ошибаюсь, если все накапливающиеся симптомы предвещают новый
переворот в моей жизни, скажу прямо -- я боюсь. И не потому,
что жизнь моя так уж богата, насыщена, драгоценна. Я боюсь
того, что готово народиться, что завладеет мной и увлечет меня
-- куда? Неужели мне опять придется уехать, бросить, не
закончив, все, что я начал -- исследования, книгу? И потом
через несколько месяцев, через несколько лет вновь очнуться
изнуренным, разочарованным среди новых руин? Я должен
разобраться в себе, пока не поздно.
Вторник, 30 января
Ничего нового.
С девяти до часа работал в библиотеке. Привел в порядок
XII главу и все, что касается пребывания Рольбона в России до
смерти Павла I.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12