— И если это произойдет, — повторяет он, — то вы должны будете показать, что вы как раз то, что ему нужно…— Но я же не сумасшедший, чтобы петь псалмы…— А вас и не просят… Дальше препираться нет смысла, я согласно киваю:— Хорошо, патрон, я сделаю, как вы хотите…— Поезжайте в костюмерную киностудии к Трануэ и возьмите необходимое облачение. Переодевайтесь и отправляйтесь в аэропорт к десятичасовому самолету. Ваш билет на аэровокзале в Орли. Так, вот деньги на поездку и рекомендательное письмо на имя офицера полиции Брандона, моего приятеля…— Он в курсе? — спрашиваю я.— Нет, — отвечает шеф, — он думает, что вы настоящий священник. — Он улыбается: — Следите за своим языком, когда будете разговаривать с ним…— Не волнуйтесь, босс, даже в Сорбонне не умеют выражаться лучше.Босс поднимается и протягивает мне руку.— Спасибо, — говорит он, хитро щурясь, — я тащусь от вашей покладистости… Глава 2Где пойдет речь о священнике в церковной рясе и осужденном в тюремной робе. Я сижу в баре Орли, когда громкоговоритель выкашливает в зал приглашение пассажирам, отправляющимся в Лондон, в том смысле, что железная птица на колесиках сейчас взмахнет крыльями и все такое прочее…Нас тут собралась небольшая кучка при выходе на посадку в самолет.Я занимаю место рядом с довольно милой мышкой, на которой навешано, как на рождественской елке. У нее огромные ресницы типа хлоп-хлоп, ну а духи могут забить смрадный запах любой скотобойни. Мне это щекочет не только ноздри…Она завязывает разговор:— Вы первый раз летите на самолете, господин аббат?Мне нужно примерно секунд десять для того, чтобы врубиться, что вопрос адресован мне, то есть вашему Сан-Антонио. До меня просто не сразу доходит, что я упакован в одежды викария. В сутане я себя чувствую так же удобно, как золотая рыбка в литре портвейна. У меня впечатление, что я выгляжу как педик. Я отношусь с уважением к религии, но в этом одеянии испытываю просто физические муки, поскольку оно сковывает мои движения…Тем не менее я поворачиваю голову и отвешиваю ей самую замечательную улыбку в стиле рекламы зубной пасты «Колгейт».— Нет, дитя мое, — произношу я смиренно, — к самолетам я давно привык.И тут же сожалею, что ввязался в разговор, так как передо мной именно тот тип молодых женщин, которые не способны продержать свой говорильный аппарат в закрытом состоянии более двух секунд. И пошло-поехало.Она мне рассказывает, что свое первое причастие совершила в Бютт-Шомоне и никогда не забудет этой потрясающей возможности возвысить свою душу. Ее главная мечта — увидеть папу.На это я отвечаю со знанием дела, что для того чтобы увидеть папу, нужно было выбрать другой рейс, поскольку Лондон — последнее место на планете, куда святому отцу католической церкви взбредет в голову направить свой личный самолет.— Вы его видели? — спрашивает она в двух шагах от религиозного экстаза.— Как сейчас вижу вас…— О! Это потрясающе! И как он?— Весь в белом… Она в восхищении.— Вы к какому ордену принадлежите? — интересуется она.Так, вот здесь затык. От давних религиозных занятий в школе у меня на вооружении только обрывки молитв-просьб к Всевышнему, но была не была…— Гм! — произношу я серьезно. — Я член ордена трахистов.— Такого не знаю, — задумчиво хмурит брови она.— Конгрегация образована святым Трахом из Вельвиля, — дополняю я. Это ее убеждает.— А! Да, я, кажется, помню… Что-то слышала об этом.И я понимаю, что честь конфессии в данном случае спасена.Девица продолжает задавать мне сногсшибательные вопросы, и я сдерживаюсь, чтобы не послать ее подальше. Удивляюсь, как люди могут быть столь неприлично любопытны в таком тайном деле, как религия.Самолет жужжит тихо и ровно — по крайней мере с этой стороны никаких претензий.Как сглазил — чертова железяка проваливается в воздушную яму. Для тех, кто не знает, объясню, что это состояние примерно такое же, как если бы ваши кишки прилипли к горлу. Моя соседка инстинктивно хватается за мой клобук. Мертвая от страха, она кладет голову мне на плечо. Ну и что вы хотите, чтобы я сделал? Сан-Антонио, конечно, чуть-чуть кюре, но совсем не святой. Я немного тащусь от ее запаха, жара ее тела и плыву, как быстрорастворимая таблетка аспирина в стакане воды. Я кладу руку ей на шею и по моей системе (внимание: запатентовано!) нежно провожу пальцами так что она вдруг затихает.— О-о! Отец мой! — журчит она.Мышка сконфужена и одновременно возбуждена. Священничек, нечего сказать! Вот уж она потом повоображает перед подружками!— Прошу прощения, — шепчу я ей сексуально в ушко.— Есть отчего вас лишить сана! — мурлычет она.— Но это все равно лучше, чем подцепить скарлатину, — парирую я.У нее настолько съехала крыша, что она сейчас взорвется, если я не покончу с угрызениями ее религиозной совести.— Мы, трахисты, не даем обета целомудрия, — заявляю я.— А! Очень хорошо! — говорит она, вполне довольная.Путешествие заканчивается без лишней нервотрепки. Густой туман, как в фильмах Марселя Карнэ, обволакивает город, когда мы приземляемся в Аондоне.В свете прожекторов, как в сконцентрированном пару, силуэты кажутся неподвижными, заледеневшими…Мы, пассажиры самолета, сбившимся стадом бредем на свет прожекторов. Здоровый малый возникает в молочном тумане и направляется прямо ко мне походкой робота. Он одет в черный плащ, на нем очки, шляпа с закрученными вверх полями, в руке тщательно свернутый зонтик — непременный атрибут британских островитян.У бритиша рыжие пятна по всему лицу и маленькие усики, похожие на две облезлые кисточки.На чистом французском он спрашивает меня:— Простите, господин кюре, это вас направила сюда французская полиция?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37