Я удивлен и смутно обеспокоен.
— Нет, — отвечает он, — ей позвонили по телефону… Было семь часов утра. Она спала, и трубку снял я.
— Звонил мужчина?
— Да.
Старик перебивает себя, в его котелке появилась тревога.
— А что, что-то не так?
— Немного…
— Как это?
— Если тут нет никакого недоразумения, полиция не вызывала бы вашу дочь. В семь утра уж во всяком случае. Вам это не показалось странным?
Папаша немного бледнеет.
— Да, теперь, когда вы сказали…
— Что вам сказал тот мужчина?
— Он сказал: “Это из районного комиссариата. Я хочу поговорить с мадемуазель Дюбек”.
Комиссариат! Магическое слово для этого старого тупицы. С ним он готов маршировать по потолку!
— А потом?
— Я пошел будить Жермен… Жермен! Наконец-то я узнал ее имя!
— Да?..
— Это было непросто, потому что из-за ночной драмы она поздно заснула.
— Конечно… Ну и?
— Она подошла к телефону. Я мыл ноги… Я мою ноги каждое утро: они у меня сильно потеют…
— В жандармерии это распространенное явление, — говорю я с тем, чтобы положить конец этому откровению, интерес которого всем очевиден.
— Правда?
— Ну конечно… Так что сказала Жермен?
— Не знаю. Она положила трубку, крикнула мне: “Мне надо срочно идти давать показания, потому что они вышли на след”, оделась в пять секунд и ушла… Я ее даже не видел: я вытирал ноги…
— Понимаю.
— Можно умереть в любую секунду, — говорит отставной жандарм, — но я спокоен: ноги у меня чистые. Ноги для жандармов всегда были важнее мозгов.
— Ваша дочь вела размеренную жизнь?
— Даже очень.
— Она билетерша в кинотеатре, не так ли?
— В “Синеклере”… Конечно, это не профессия, но округляет ее сбережения… Ведь однажды этот ребенок выйдет замуж…
По-моему, она выходит замуж чуть ли не ежедневно, но у отцов, даже отслуживших тридцать лет в жандармерии, всегда есть иллюзии.
— А кроме этого, у нее есть какое-нибудь занятие? Он хмурится.
— Знаете, — говорит он, — я всегда хотел, чтобы малышка стала специалистом по бухгалтерскому учету, но она никогда не проявляла особых способностей в учении.
Я знаю, у нее способности к другому. Каждому, как говорится, свое.
Я прячу улыбку.
Старик продолжает:
— В наше время без дипломов хорошей работы не найти…
Это факт.
Между нами говоря, старый лопух начинает действовать мне на нервы со своими ногами, необразованной дочечкой и замечаниями о проблемах трудоустройства, но надо дать ему выговориться, чтобы узнать то, что мне нужно.
А его как прорвало… Приходится набраться терпения.
— Короче, — говорит он через четверть часа трепотни, — она убирается по утрам, днем и вечером продает билеты… Не самые глупые занятия, а?
Доказательство то, что сам он был жандармом.
— Да, — великодушно соглашаюсь я, — глупых профессий не бывает.
— По-моему, пусть уж лучше убирает квартиры, чем работает официанткой в кафе, где подвыпившие мужчины иногда дают волю рукам…
— Это верно.
— Жермен такая свежая…
"Прям едва распустившийся цветок невинности”, — мысленно говорю я.
— У кого она работает?
— О! У очень приличных людей. Он часто в отъезде… Его жена остается одна…
Я прислоняюсь к стенке, потому что этот пентюх даже не предложил мне сесть.
— Как их фамилия? Следует четкий ответ:
— Ван Борен.
В моем котелке как будто разорвалась ракета фейерверка.
— Ван Борен?
— Да…
— Вчера она у них работала?
— Нет, вчера у нее был выходной.
— Скажите, месье Дюбек, вы читаете газеты?
— Каждое утро! Когда вы позвонили, я как раз собирался читать “Ла Мез”.
Я сердечно улыбаюсь ему.
— Ну что же, месье Дюбек, прочтите ее. Я уверен, что она вас заинтересует.
Я подношу палец к шляпе и отваливаю.
Глава 16
Я уже перестал считать пункты моей истории. Когда я говорю “моей”, то слишком далеко завожу чувство собственника, потому что мне она почти не принадлежит.
Теперь оказывается, что Мисс Возьми-меня-кто-хочет, иначе говоря Жермен Дюбек, прибирала квартиру милашки Югетт!
Я всякого видел, как поется в песне.
Выходит, это она открыла дверь почтальону? И может, сделала это совершенно естественно?
Хотя нет. Она уверяла, что хозяйка в ванной, а когда я вошел в квартиру, в ней никого не было.
Я смотрю на городские куранты, которые мне сообщают, что сейчас десять часов с мелочью. Время идет, ребята! Летит галопом!
Скоро мне надо будет возвращаться в отель собирать багаж, но до того я должен решить чертовски трудную проблему. Понимаете, когда зашел в тупик, остается только биться башкой об стенку и стучать себя кулаком в грудь. Так вот, я направляюсь в полицию. Отведу Робьера в сторонку и выложу ему все, что знаю. С теми сведениями, что я принесу, он сможет успешно завершить расследование, а у меня на это нет времени. Не буду же я, в конце концов, рисковать карьерой ради удовлетворения каприза! А оставаться в Льеже до тех пор, пока не найду разгадку, было бы крайне дорогостоящим капризом.
Новое такси довозит меня до здания, в котором размещается льежская полиция.
Я прошу сказать, где находится кабинет моего бельгийского коллеги, и направляюсь туда медленной благородной поступью мученика, идущего на казнь.
Стучу в дверь. Меня приглашают войти, что я и делаю без тени сомнения. Комната довольно просторная, в ней стоят несколько почерневших столов, заваленных бумагами. В комнате сидит всего один тип, но это не инспектор Робьер, а маленький юнец в очках, с лицом, похожим на нож для резки бумаг. Он с необыкновенно проникновенным видом печатает на машинке двумя указательными пальцами.
— Можно видеть инспектора Робьера? Маленький юнец перестает терзать “Ундервуд”.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32