Фелиция забеспокоилась:
– Так вы не обедали, господин Пино?
Пино отвечает, что нет, но может потерпеть, потому что у него почти нет аппетита. В их семье это наследственное. У них деликатные желудки. Впрочем, его дед умер как раз от рака именно этого органа, и если бы его отец не был сражен испанкой, он тоже должен был погибнуть от болезни желудка.
Тем не менее он, в конце концов, согласился на остаток тунца с салатом, порцию телячьего рагу, кусочек горгоньзольского сыра и остаток десерта.
Насыщаясь калориями, он рассказывает о клиенте.
Пинюшет втайне от нашего молодца навел о нем справки, и узнанное подтверждает мое впечатление. Фуасса вел обычное существование. Сын владельца гостиницы, после службы в армии продолжил дело отца. Женился, спустя пять лет овдовел, не продолжив род, и жил уже лет двадцать внутри своего гостиничного мирка, опрокидывая кое-кого из горничных, когда этого требовала натура. Потом однажды продал гостиницу и ушел в отставку, взяв в домоправительницы кассиршу, которую уж много лет использовал для всех нужд.
– Ты с ней ознакомился? – спрашиваю я. Пино переворачивает розетку с ванильным кремом на свой красивый экс-новый костюм, с помощью ложечки собирает и доедает крем с обычным смирением и качает головой.
– Я видел ее один раз. Добропорядочная женщина: под пятьдесят, неплоха на вид, серьезна.
– Разузнавал подробности?
Выясняется, что особенного сказать нечего. Муж умер в ссылке во время войны. Взрослый сын работает метрдотелем.
– С астматиком трахается?
– Вероятно, но не будем сплетничать.
Браво, Пинюш! Невинный старикашечка!
– Раз уж ты давно ведешь расследование, у тебя должно сложиться какое-то мнение?
– Сложилось множество разных, – провозглашает Преподобный, – что эквивалентно никакому.
– Прекрасно сказано, о мудрейший из мудрейших.
– Сначала, – говорит он, – я думал, что Фуасса псих. Затем я решил, что умер кто-то из его родственников и по неизвестной причине ему прислали остатки громадного наследства...
Он останавливается.
– Но это не подтвердилось. Тайна, Сан-Антонио. ТАЙНА!
– А если мы посетим Фуасса? – подсказал я.
– Когда?
– Да прямо сейчас. Тут ведь почти рядом. До Воскрессона восемь километров.
– Для чего?
– Разнюхать. Если в расследовании нет никаких позитивных элементов, пробуют прочувствовать атмосферу. Метод Мегрэ, Пинюш. Цедишь кружку пива, разглядывая окружение хозяина бистро, и все усекаешь. Вот уже тридцать лет, как Сименон нам это объясняет.
– Ну что ж! Идем, – вздыхает он. – Только пришел – опять идти.
Аллея Козлят окаймлена кокетливыми усадьбами.
– Здесь, – говорит Пинюш. – Нормандский домик. Там, справа.
Низкая стена, деревянный портал, окрашенный под кованую сталь, лужайка в глубине сада, очаровательное жилище, фасад которого украшен орнаментом деревянных балок в нормандском стиле...
Звоним.
Через какое-то время отзывается замогильный голос, который осведомляется, кто там. Тут я замечаю маленькую медную решетку домофона над кнопкой звонка.
– Это месье Пино, – блеет Бесполезнейший. Щелчок. Дверь открывается. Мы продвигаемся приятной аллеей, присыпанной розовым гравием, поскрипывающим под ногами.
– Слушай, он выгодно продал свою спальную фабрику, наш папаша Фуасса, – мурлычу я. – Симпатичное владеньице.
Парадная дверь открыта, и в прямоугольнике золотистого света нас ожидает массивный силуэт. По мере приближения я улавливаю границы контура и, в конце концов, устанавливаю, что это женщина. Солидная бабенка! Сложена, как гренадер, почти с такими же усами, волосатыми ногами и видом "попробуй только высморкаться в мою занавеску".
– Это дама, о которой я говорил, – объявляет Пинюш. – Комиссар Сан-Антонио, мадам!
После закончившихся представлений на высшем уровне сия матрона протягивает мне ладонь, огромную, как площадь Триумфальной арки. Я с опаской вкладываю в нее свою, и не зря, поскольку доблестная людоедка почти ее расплющивает. Таких людей можно приветствовать рукопожатием только приходя вместе с костоправом. Я тайком массирую фаланги и ногти, и мы проникаем в холл с меблировкой в стиле вроде бы рококо.
– У вас есть новости? – беспокоится людоедка.
– Еще нет-с, – извиняется Пинюш. – Мой друг комиссар Сан-Антонио хотел бы кое-что уточнить. – Господин Фуасса дома?
– Он в постели.
– Ему не стало лучше, с тех пор как мы расстались?
– Немного лучше, дыхание подвосстановилось, но когда наступает криз, то у него бедного это на весь день. Я предупрежу его, что вы пришли...
Повелительным жестом она указывает на стулья и линяет. Вместо того чтобы сидеть, я обхожу комнату.
Она такая же тусклая, как сам Фуасса. Жилье затрапезного рантье. Я заключаю, что эта история с таинственными деньгами должна потрясти существование дражайшего человечка.
– Это и есть его домоправительница? – осведомляюсь я, указывая рассеянным жестом на дверь, сквозь которую исчезла людоедка.
– Ага. Ну как, неплохо?
– Хиловато для собора, но слишком для башни, – объявляю я.
Пинуш пожимает своими солидными плечами иззябнувшего журавля.
– Ты не изменился, – бормочет дорогая реликвия, – у тебя всегда так, если представительница прекрасной половины не похожа на образец с обложки модного журнала, ты становишься к ней безжалостным.
Телеящик работает, но, когда мы позвонили, людоедка, видимо, уменьшила звук. Звучит едва слышное мурлыканье. Я поворачиваю соответствующую ручку до нормы. Благодаря этому мини-жесту звучит вновь теплый голос Елисейских полей и Монмартра.
На ринге два пузатеньких толстяка в виде музыкально-разводного ключа раскачивают друг другу сцепленные кисти рук, в то время как публика обзывает их дерьмом и призывает судью срочно сбегать в туалет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37