– Смешаны три сорта: индийский, цейлонский и грузинский. Лучший в мире чай.
И все же Хаблак насыпал себе целых три ложечки кофе, растер его с сахаром, после этого залил кипятком и сказал:
– Не могу утверждать, что лучшее в мире кофе. Лучшее пил в Грузии. По-турецки.
Коренчук не терял даром времени: допил, обжигаясь, стакан и налил еще один. Несколько утолив жажду, спросил:
– Что нашли у тех?
– Много, – ответил полковник неопределенно. – Но меньше, чем у Хмыза.
Коренчук подул на чай и равнодушно, будто речь шла о карманном воришке, заметил:
– Хищение в особо крупных размерах. Статья…
– Знаем, – не очень вежливо перебил его Хаблак. – Ты лучше скажи вот что: почему этот Сидоренко попросился сюда?
– Элементарно. Догадывается, чем все это пахнет, и попытается хоть как-то спасти свою шкуру. Теперь они начнут рвать друг другу глотки.
Сидоренко – маленький невзрачный человечек с грушеобразной головой. У него было вялое, нездорового цвета лицо, лоб разрезали глубокие поперечные морщины, все лицо было удлиненное, нос нависал над верхней губой, щеки впали, а маленькие уши были словно приклеены к черепу. К тому же нос у Сидоренко был красный, не алкоголический – с синими прожилками, а будто хозяин его страдал неизлечимым насморком – мягкий и мокрый.
Сидоренко шмыгнул носом, вынул из кармана не очень свежий платок и заговорил удивительным для такого немощного тела твердым и громким голосом:
– Прошу запротоколировать мое заявление, отметив, что делаю его сам, по собственной инициативе, не зная даже, в чем меня обвиняют. То есть добровольное признание…
– После того, как были пойманы с поличным в магазине, и мы нашли у вас столько денег? – не сдержался Хаблак.
– Семь миллионов двести тысяч, – кивнул Сидоренко. – Но деньги в основном не мои. Половина – чугаевские.
– Считаете три миллиона шестьсот тысяч пустяком?
– Это как для кого… – Сидоренко, презрительно поморщившись, объяснил: – Я пришел, чтобы дать показания. Честные и откровенные. О том, как был вовлечен в преступную шайку, как сбывал левый товар, произведенный матерым преступником Чугаевым…
– А себя вы преступником не считаете? – как-то добродушно спросил Каштанов.
– Повторяю: я был вовлечен. Слаб человек, что поделаешь, обстоятельства бывают сильнее людей… Надеюсь, это мое заявление вы приобщите к делу и оно будет фигурировать на суде… Я раскрою весь механизм чугаевских операций… Учтите, Чугаев совратил меня, опутал своими сетями… Каштанов посмотрел на Коренчука.
– Прошу запротоколировать сообщение Сидоренко, – приказал. – А вы, капитан, пока можете пообедать.
Хаблак вернулся в кабинет полковника через час. Перед Каштановым лежала раскрытая папка, а в ней единственная бумажка. Хаблак сразу сообразил: новое дело.
– Сидоренко признался во всем?
– Валит все на Чугаева.
– Ну, этого нужно было ожидать. Крыса, бегущая с тонущего корабля. Вот только чего не знаю точно: кто же из них оказался ротозеем и забыл деньги в сигаретной пачке?
– Булавацкий.
– Так я и думал.
– Чугаев делил деньги заранее, раскладывал по сигаретным пачкам и раздавал сообщникам. В «Энее» не было только Зельцера – болел. А Булавацкий не курил и вообще, наверное, нервничал, хотел выйти из игры, поэтому и забыл свою долю.
– Хорошая девушка… – сказал Хаблак.
– Кто? – не понял Каштанов.
– Нина, официантка, которая нашла деньги в пачке.
– Напиши докладную, – приказал полковник, – обратимся к министру, чтоб наградил. Заслужила именные часы и грамоту.
– Сегодня же напишу. – Хаблак попытался встать, но полковник остановил его.
– Кстати, ребята из Ирынского горотдела нашли молоток Хмыза.
– В ручье?
– Метрах в ста от мостика. Неопровержимая улика. Этим молотком Хмыз и убил Бобыря.
– Кажется, теперь уже поставлены все точки над «i»?
– Да. Вам с Коренчуком благодарность в приказе.
– Спасибо. Можно быть свободным?
– Погоди. – Каштанов похлопал ладонью по одной-единственной бумажке в папке. – Есть для тебя дело… – начал он, сдвинув брови.
1991 г, Киев

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47