Однако ничего не мог поделать, это было свыше его сил:
захотелось встать и сознаться во всем, покаяться, упасть на пол, биться об
него головой, чтобы заглушить в себе жар, почему-то поднимавшийся к сердцу
и звучавший гулкими ударами в висках.
Козюренко предложил Омельченко внимательно посмотреть на пятерых у
стены, нет ли среди них человека, напавшего на него. Эти слова как бы
подали Балабану сигнал опасности, и он сумел наконец преодолеть себя,
ощутил, как отхлынула кровь от сердца, и как оно опустело. Лицо его
посерело, он сразу осунулся: смотрел вроде бы на сержанта, но ничего не
видел, взгляд его не задерживался ни на чем - удивительное состояние
человека, когда он чувствует себя почти несуществующим, потусторонним,
когда ничего не страшно и все кажется суетою сует, ничтожным...
Сначала Омельченко растерялся: все пятеро были вроде бы на одно лицо.
Но он заставил себя сосредоточиться, взгляд его стал твердым. Представил
себе лицо того, кто вышел тогда из темноты. Оно ожило перед ним - и не
похоже было ни на одно из тех, на которые смотрел сейчас.
- Нет... - проговорил нерешительно, - нет... Тут его нет...
Вдруг его взгляд скрестился со взглядом второго слева. Что-то
заставило сержанта всмотреться в лицо молодого парня. Нет, оно мало чем
походило на то, что снилось ему в больнице, что время от времени
представало в воображении, но теперь Омельченко знал: раньше он ошибался,
а сейчас - нет. Вон тот, второй слева, позвал его тогда в кусты, а потом
ударил ножом в спину.
Омельченко на мгновенье снова ощутил боль, как и тогда. Он сделал шаг
к тому, кто его так предательски обманул. Поднял руку, ткнул в Балабана и
уверенно сказал:
- Он!
Произнес это категоричное слово и сразу испугался, ибо знал, что ждет
человека, ударившего ножом, пытаясь убить, и только чудом не убившего.
Подумал: а может, это заговорило в нем чувство мести. Он всегда
считал себя порядочным и справедливым человеком. Да и минуту назад он
представлял себе преступника совсем другим, - сержант отступил, вздохнул и
виновато взглянул на Козюренко.
- А может, и не он...
Следователь смотрел равнодушно.
- Подумайте, Омельченко, - холодно сказал он. - Мы не торопим вас.
Посмотрите внимательно еще раз: нет так нет.
Сержант на секунду закрыл глаза. Теперь он начал с крайнего справа.
Короткоухий, веснушчатый, и выражение лица безнадежно мрачное, даже
подавленное.
Нет, не он.
Второй - черный, с большими карими глазами.
И это не он.
Третий - крепкий парень, курносый, с волнистым чубом и мягкими,
по-женски припухлыми губами.
Точно не он.
Четвертый...
- Он! - сержант снова ткнул пальцем в Балабана. - Да, это он!
Сперва Балабан никак не отреагировал на утверждение Омельченко.
Может, оно и не дошло до его сознания, потому что он пребывал в состоянии
прострации: стоял бы сейчас под дулом винтовки - все равно не боялся бы.
Но когда сержант отступил и заколебался, обрадовался так, что на щеках
выступил румянец.
Но вот следователь что-то сказал сержанту, и тот снова повернулся к
ним, их взгляды еще раз скрестились. Теперь Балабан понял: его опознали, и
это - конец...
И вдруг с облегчением подумал: он же не убил этого милиционера -
таким образом, "вышку" не дадут... Он будет жить, а там поглядим. Может,
попадет под амнистию или сбежит.
Когда их выводили, оглянулся и еще раз перехватил взгляд сержанта.
Опустил глаза, не было к нему злобы: такая уж у них служба...
Конвоир приказал Балабану остаться в узком темном коридоре. Тот
оперся о холодную стену, почесался об нее - душевное равновесие вернулось.
В конце концов, то, что его узнал милиционер, не имеет решающего значения.
Ведь у него железное алиби, которое может подтвердить участковый инспектор
лейтенант Хохлома.
Эта мысль утешила его. Гордый начальник останется с носом, хотя,
должно быть, думает, что уже подцепил на крючок Лёху Балабана. Не на того
нарвался.
Когда Балабана снова привели к Козюренко, следователь сразу обратил
внимание на то, как уверенно он держится. Это несколько удивило его, но он
и вида не подал, спокойно сказал:
- Итак, Балабан, отпираться тщетно. Вас опознали - вы совершили
нападение на сержанта Омельченко, чтобы завладеть оружием, и тяжело ранили
его.
- Гражданин начальник! - Балабан прижал ладони к сердцу. - Ошибся ваш
милиционер, поверьте, ошибся. Впервые вижу его...
- Ну что ж, тогда выясним все по порядку.
Балабан с собачьей преданностью в глазах уставился на следователя.
- Вы можете вспомнить, где были вечером десятого мая от десяти до
двенадцати?
Балабан задумался, делая вид, что вспоминает. Сейчас он огорошит
этого самоуверенного следователя.
- Не помню... - сокрушенно покачал головой. Знал, что ни один
порядочный игрок не выкладывает сразу все свои козыри. - Разве ж можно все
в голове держать? Сколько времени прошло...
- И все же вспомните, - с нажимом сказал Козюренко. - Вечером
десятого мая?
Балабан поднял глаза к потолку, как бы силясь что-то припомнить.
- Десятого? - повторил он. - Что же было десятого? Нет, не помню.
Козюренко пристально смотрел на него. Балабан покачал головой,
сморщил лоб и вдруг оживился.
- Десятого? - начал он нерешительно. - Так это же было... Постойте! -
даже просветлел лицом. - Вспомнил, это же на следующий день ко мне заходил
участковый, лейтенант Хохлома. Теперь точно вспомнил - болел я десятого,
несколько дней подряд болел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32