Галина Микитовна чувствовала
себя неплохо, она уже ходила, и главврач пригласил ее в свой кабинет.
Коцко села на кушетку, застланную простыней, блеснула глазами и
сказала, не ожидая вопросов:
- Мне было трудно поверить в то, что он... - Галина Микитовна не
сказала: "Олег", она вообще и дальше ни разу не произнесла имя Пашкевича,
будто подчеркивая свое нынешнее отношение к нему, - что он оказался таким
мерзавцем. Но факт остается фактом, и я виню себя.
Мне стало жаль Коцко, и я сказал как можно мягче:
- Не обвиняйте себя, Галина Микитовна. Впереди у вас долгая жизнь, и
все наладится.
Она устало махнула рукой.
- Не будем об этом... Есть какие-то вопросы ко мне? У вас сейчас и
так много хлопот, и если уже выбрались ко мне...
- Да, вопросы есть, - подтвердил Дробаха. Это прозвучало слишком
по-деловому, но, в конце концов, Ивана Яковлевича можно было понять:
следователь прокуратуры - лицо официальное, и в его обязанности не входит
утешение. Тем более что Галина Микитовна сама правильно поняла характер
нашего посещения. - Первый вопрос: получал ли Пашкевич какие-нибудь
письма?
- На мой адрес - нет.
- Приходили ли к нему какие-нибудь люди?
- Ни разу. Кроме Жука. Но о Григории он меня предупредил.
- Как узнал о его приезде?
- Могло прийти письмо на дом культуры или Главпочтамт.
- Не встречали Пашкевича в городе с кем-нибудь?
- Нет.
- Понимаете, Галина Микитовна, нам нужно установить круг людей, с
которыми он общался. И ваши показания значат очень много.
- Понимаю, но вряд ли смогу чем-нибудь помочь. Он уходил на работу в
полдень и возвращался поздно. Ужинали - и спать. Людей, с которыми
общался, ищите в доме культуры.
- Резонно, - согласился Дробаха, - мы так и сделаем. Но у вас есть
телефон - никто не звонил Пашкевичу?
- Нет.
- А он сам?
- Иногда. Чаще всего на работу. Хотя... В день моего приезда
разговаривал по междугородному телефону.
- Почему так считаете?
- Мы хотели устроить хороший ужин, попрощаться с Григорием, и я пошла
в гастроном. Возвращаюсь, а он разговаривает, не слышал, что я вошла,
кричит в трубку: "Девушка, не разъединяйте, дайте договорить..." Но ничего
не вышло, бросил трубку и тут увидел меня. Немножко смутился, я и
спрашиваю: "С кем разговаривал?" - "А-а, говорит, деловой разговор с
районом".
- С районом? - переспросил Дробаха, искоса поглядывая на меня. - В
день вашего приезда? Тридцатого июня?
- Тридцатого июня, - подтвердила Коцко.
Я без слов понял Дробаху и вышел в ординаторскую.
Позвонил Кольцову и попросил срочно выяснить, с кем разговаривал
Пашкевич по междугородному телефону из квартиры Коцко. Вернувшись в
кабинет, увидел, как улыбается Дробаха, расспрашивая о подробностях ее
знакомства с Пашкевичем. От его предыдущей сухости не осталось и следа,
глаза светились сочувствием, казалось, он сейчас погладит Коцко по
головке. И она, растроганная этой прокурорской доброжелательностью,
размякла и отвечала, нисколько не таясь.
Я чуточку позавидовал этому Дробахиному умению расположить человека к
себе, хотя, честно говоря, улавливал в его тоне и фальшивые нотки, но я
слушал их разговор, так сказать, со стороны, а Галина Микитовна снова
переживала историю своей неудачной любви, и ей было не до психологических
наблюдений.
- На другой день мы встретились в парке и долго сидели на скамейке, -
рассказывала она. - У него был транзистор, слушали музыку, разговаривали,
он говорил, что чувствует себя как юноша, у которого в жизни все впереди,
ну, который делает первые шаги и счастлив, что в начале этой дороги
встретил меня...
"Вот гусь! - не без злости подумал я. - Трепач проклятый, нах-хал!
Посмотрим, как ты запоешь, когда попадешь в наши руки!"
Резко зазвонил телефон, я снял трубку и услышал голос Кольцова.
- Приятная новость, старик! - весело начал Саша. - Ты меня слышишь?
Так вот, тридцатого июня по телефону Коцко велся разговор со Львовом.
Понимаешь, старик, Пашкевич определенно говорил со своей Марусей.
- Номер телефона львовского абонента? - нетерпеливо спросил я.
- А тебе хлеб, так сразу с маслом и с медом! - В голосе Кольцова
прозвучали укоризненные нотки. - Думаешь, я не поинтересовался? Ничего не
вышло, разговаривали из почтамта.
- Жаль, - пробормотал я.
- И все же в этом разговоре что-то есть. Желаю успеха.
Кольцов положил трубку.
Дробаха вопросительно посмотрел на меня.
- Львов, - объяснил я. - Тридцатого Пашкевич разговаривал со Львовом.
- Поехали, - решительно встал следователь. - А вам, Галина Микитовна,
большое спасибо.
Мы вышли на улицу, и Дробаха категорическим тоном сказал:
- Придется вам, Хаблак, разрабатывать львовскую версию. Вылетайте
первым же рейсом. А я еще попробую поговорить с сотрудниками Пашкевича.
Потом - в Киев. Будем держать связь по телефону.
На улице было жарко, откровенно говоря, ехать на аэродром не очень
хотелось, да что поделаешь: приказ есть приказ, и Дробаха в конце концов
прав: кому же, как не мне, лететь во Львов.
Я подумал, что Марий на этой Пекарской улице может быть не один
десяток, даже сотня, и возиться с ними придется долго, - работа эта
черная, неблагодарная, вообще не исключено, что никаким Пашкевичем там,
может, и не пахнет.
Однако если Пашкевича во Львове нет, должен же где-то обретаться, и
мы не успокоимся, пока не задержим его.

5
Самолет пробежал по бетонной дорожке, затормозил и начал
разворачиваться к зданию аэропорта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41