Соберутся, чтобы
почувствовать облегчение, уют и безопасность. Будут снова рассказывать Миф
и молиться перед Картиной. "А я? - спросил он себя. - А я?"
Он резко повернулся и вышел в коридор. Лучше бы не было никакого
Письма и никакой Книги, потому что тогда он был бы одним из них, а не
одиночкой, мучительно думающим, где же правда - в Мифе или в Письме?
Он отыскал свою каюту и вошел. Мэри лежала на кровати, подложив под
голову подушки; тускло светила лампа.
- Наконец-то, - произнесла она.
- Я прогуливался, - сказал Джон.
- Ты прогулял обед, - заметила Мэри. - Вот он.
Он увидел обед на столе, придвинул стул и сел.
- Спасибо.
Мэри зевнула.
- День был утомительный, - сказала она. - Все так возбуждены. Сегодня
собираемся.
На обед были протеиновые дрожжи, шпинат с горохом, толстый кусок
хлеба и миска супа с грибами и травами. И бутылочка воды, строго
отмеренной. Наклонившись над миской, он хлебал суп.
- Ты совсем не волнуешься, дорогой. Не так, как все.
Он поднял голову и посмотрел на нее. Вдруг он подумал: а что, если
сказать ей? Но тут же отогнал эту мысль, боясь, что в своем стремлении
поделиться с кем-нибудь он в конце концов расскажет ей все. Нужно следить
за собой, подумал он. Если он расскажет, то это будет объявлено ересью,
отрицанием Мифа и Легенды. И тогда она, как и другие, отшатнется от него и
он увидит в ее глазах отвращение.
Сам он - дело другое: почти всю жизнь он прожил на грани ереси, с
того самого дня, как отец сказал ему про Книгу. Потому что сама Книга уже
была ересью.
- Я думаю, - сказал он, и она спросила:
- О чем тут думать?
И конечно, это была правда. Думать было не о чем. Все объяснено, все
в порядке. Миф говорил о Начале Начал и о Начале Конца. И думать не о чем,
абсолютно не о чем.
Когда-то был хаос, и вот из него родился порядок в образе Корабля, а
снаружи остался хаос. Только внутри Корабля был и порядок, и закон,
вернее, много законов: не расточай, не возжелай и все остальные.
Когда-нибудь настанет Конец, но каков будет этот Конец, остается тайной,
хотя еще есть надежда, потому что на Корабле есть Священные Картины и они
- символ этой надежды. Ведь на картинах запечатлены символические образы
иных мест, где царит порядок (наверное, еще больших кораблей), и все эти
символические образы снабжены названиями: Дерево, Ручей, Небо, Облака и
все остальное, чего никогда не видишь, но чувствуешь, например Ветер и
Солнечный Свет.
Начало Начал было давным-давно, так много поколений назад, что
рассказы и легенды о могущественных людях тех далеких эпох были вытеснены
из памяти другими людьми, тени которых все еще смутно рисовались где-то
позади.
- Я сначала испугалась, - сказала Мэри, - но теперь я больше не
боюсь. Все происходит так, как было сказано, и мы ничего не можем сделать.
Мы только знаем, что это все - к лучшему.
Джон продолжал есть, прислушиваясь к шагам и голосам в коридоре.
Теперь эти шаги уже не были такими поспешными, а в голосах не звучал ужас.
"Немного же им понадобилось, - думал он, - чтобы привыкнуть. Их Корабль
перевернулся вверх дном - и все же это к лучшему".
А вдруг в конце концов правы они, а Письмо лжет?
С какой радостью он подошел бы к двери, окликнул кого-нибудь из
проходивших мимо и поговорил бы об этом! Но на всем Корабле не было
никого, с кем он мог бы поговорить. Даже с Мэри не мог. Разве что с
Джошуа.
Он продолжал есть, думая о том, как Джошуа возится со своими
растениями в гидропонных оранжереях.
Еще мальчишкой он ходил туда вместе с другими ребятами: Джо, и
Джордж, и Херб, и все остальные. Джошуа был тогда человеком средних лет, у
него всегда была в запасе интересная история или умный совет, а то и тайно
сорванный помидор или редиска для голодного мальчишки. Джон помнил, что
Джошуа всегда говорил мягким, добрым голосом и глаза у него были честные,
а его чуточку грубоватое дружелюбие внушало симпатию.
Джон подумал, что уже давно не видел Джошуа. Может быть, потому, что
чувствовал себя виноватым перед ним...
Но Джошуа мог понять и простить вину.
Однажды он понял. Они с Джо как-то прокрались в оранжерею за
помидорами, а Джошуа поймал их и долго говорил с ними. Они с Джо дружили с
пеленок. Они всегда были вместе. Если случалась какая-нибудь шалость, они
обязательно были в нее замешаны.
Может быть, Джо... Джон покачал головой. Только не Джо. Пусть он его
лучший друг, пусть они друзья детства и остались друзьями, когда
поженились, пусть они больше двадцати лет играют друг с другом в шахматы,
- все-таки Джо не такой человек, которому можно это рассказать.
- Ты все еще думаешь, дорогой? - сказала Мэри.
- Конечно, - ответил Джон. - Теперь расскажи мне, что ты сегодня
делала.
Она поведала ему, что сказала Луиза, и что сказала Джейн, и какие
глупости говорила Молли. И какие ходили странные слухи, и как все боялись,
и как понемногу успокоились, когда вспомнили, что все к лучшему.
- Наша Вера, - сказала она, - большое утешение в такое время.
- Да, - сказал Джон, - действительно большое утешение.
Она встала с кровати.
- Пойду к Луизе. Ты остаешься здесь?
Она наклонилась и поцеловала его.
- Я погуляю до собрания, - сказал Джон.
Он кончил есть, медленно выпил воду, смакуя каждую каплю, и вышел.
Он направился к оранжереям. Джошуа был там. Он немного постарел,
немного поседел, чуть больше хромал, но вокруг его глаз были те же добрые
морщины, а на лице - та же неспешная улыбка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15