Почему я не подумал об этом раньше, спросил он себя. Почему я не
видел, что это глупо: подниматься к двери, которая открывается в потолке?
А может быть, подумал он, так и должно было быть всегда? Может быть, то,
что было до сих пор, было неправильно? Но, значит, и законы могли быть
неправильными...
- Иду, Джо, - сказал Джон.
Он шагнул к двери, открыл ее и увидел: то, что было раньше стеной
коридора, стало полом; двери выходили туда прямо из кают, и взад и вперед
по коридору бегали люди. И он подумал: теперь можно снять лестницы, раз
они не нужны. Можно спустить их в конвертор, и у нас будет такой запас,
какого еще никогда не было.
Джо схватил его за руку и сказал:
- Пойдем.
Они пошли в наблюдательную рубку. Звезды стояли на месте.
Все было так, как предсказано. Звезды были неподвижны.
Это пугало, потому что теперь было видно, что звезды - не просто
кружащиеся огни, которые движутся на фоне гладкого черного занавеса.
Теперь было видно, что они висят в пустоте; от этого дух захватывало,
начинало сосать под ложечкой. Хотелось крепче схватиться за поручни, чтобы
удержаться в равновесии на краю головокружительной бездны.
В этот день не было игр, не было прогулок, не было шумного веселья в
зале для развлечений. Везде собирались кучки возбужденных, напуганных
людей. Люди молились в церкви, где висела самая большая Священная Картина,
изображавшая Дерево, и Цветы, и Реку, и Дом вдалеке, и Небо с Облаками, и
Ветер, которого не было видно, но который чувствовался. Люди убирали и
приводили в порядок на ночь каюты, вешали на место Священные Картины -
самое дорогое достояние каждой семьи, - снимали лестницы.
Мэри Хофф вытащила Священную Картину из кучи обломков на полу. Джон,
стоя на стуле, прилаживал ее к стене, которая раньше была полом, и
размышлял, как это получилось, что каждая Священная Картина немного
отличается от других. Это впервые пришло ему в голову.
На Священной Картине Хоффов тоже было Дерево, и еще были Овцы под
Деревом, и Изгородь, и Ручей, а в углу - несколько крохотных Цветов. Ну и,
конечно, Трава, уходившая вдаль до самого Неба.
Когда Джон повесил Картину, а Мэри ушла в соседнюю каюту посудачить с
другими перепуганными женщинами, он пошел по коридору, стараясь, чтобы его
походка казалась беззаботной, чтобы никто не заметил, как он спешит.
А он спешил: неожиданная для него самого торопливость, как сильная
рука, толкала его вперед.
Он старательно притворялся, будто ничего не делает, просто убивает
время. И это было легко, потому что он только это и делал всю жизнь; и
никто ничего другого не делал. За исключением тех счастливцев или
неудачников, у которых была работа, переданная по наследству: уход за
скотом, за птицей или за гидропонными оранжереями.
Но большинство из них, думал Джон, медленно шагая вперед, всю жизнь
только и делали, что искусно убивали время. Как они с Джо с их
нескончаемыми шахматными партиями и аккуратной записью каждого хода и
каждой партии. Многие часы они проводили, анализируя свою игру по этим
записям, тщательно комментируя каждый решающий ход. А почему бы и нет,
спросил он себя. Почему не записывать и не комментировать игру? Что еще
делать? Что еще?
В коридоре уже никого не было и стало темнее, потому что здесь горели
только редкие лампочки. В течение многих лет лампочки из коридоров
перемещали в каюты, и теперь их здесь почти не осталось.
Он подошел к наблюдательной рубке, нырнул в нее и притаился,
внимательно осматривая коридор. Он ждал: а вдруг кто-нибудь станет следить
за ним, хотя и знал, что никто не станет; но все-таки вдруг кто-то
появится, - рисковать он не мог.
Однако позади никого не было, и он пошел дальше, к сломанному
эскалатору, который вел на центральные этажи. И здесь тоже было что-то
новое. Раньше, поднимаясь с этажа на этаж, он все время терял вес,
двигаться становилось все легче, он скорее плыл, чем шел, к центру
Корабля. На этот раз потери веса не было, плыть не удавалось. Он тащился,
преодолевая один неподвижный эскалатор за другим, пока не миновал все
шестнадцать палуб.
Теперь он шел в темноте, потому что здесь все лампочки были вывернуты
или перегорели за эти долгие годы. Он поднимался на ощупь, держась за
перила. Наконец он добрался до нужного этажа. Это была аптека; у одной из
стен стоял шкаф для медикаментов. Он отыскал нужный ящик, открыл его,
сунул туда руку и вытащил три вещи, которые, как он знал, были там:
Письмо, Книгу и лампочку. Он провел рукой по стене, вставил в патрон
лампочку; в крохотной комнате зажегся свет и осветил пыль, покрывавшую
пол, умывальник с тазом и пустые шкафы с открытыми дверцами.
Он повернул Письмо к свету и прочел слова, напечатанные на конверте
прописными буквами: "ВСКРЫТЬ В СЛУЧАЕ КРАЙНЕЙ НЕОБХОДИМОСТИ".
Некоторое время он стоял в раздумье. Раздался Грохот. Звезды
остановились. Да, это и есть тот случай, подумал он, случай крайней
необходимости. Ведь было предсказано: когда раздастся Грохот и звезды
остановятся, значит, Конец близок. А когда Конец близок, это и есть
крайний случай.
Он держал Письмо в руке, он колебался. Если он вскроет его, все будет
кончено. Больше не будут передаваться от отца к сыну ни Письмо, ни Чтение.
Вот она - минута, ради которой Письмо прошло через руки многих поколений.
Он медленно перевернул Письмо и провел ногтем по запечатанному краю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15