Были ли
в городе какие-то записки, из которых он почерпнул сведения, проливающие
свет на историю планеты? Или он говорил с кем-то, кто объяснил ему, почему
эта планета была превращена в гигантский сад? А, может быть, правду
удалось раскопать Роско? Было вполне достаточно оснований подозревать в
этом Роско, поскольку он, помимо всего прочего, быт еще и
роботом-телепатом. Честно говоря, вряд ли бы кто-нибудь решился сейчас
приписывать ему эти феноменальные способности. Он пристроился рядом со
мной и по-прежнему вычерчивал пальцем на расчищенном пятачке земли
какие-то символы, бормоча себе под нос.
Я почти уже собрался спросить его о верности моих предположений, но
потом удержался. Я по-прежнему был убежден, что от этого болвана ничего не
добьешься.
На следующее утро мы возобновили поход, а на второй день вышли к
устроенному нами тайнику, где пополнили запасы воды и продовольствия.
Закрепив флягу с водой и рюкзак с провизией на спине Роско, мы снова
тронулись в путь, и вскоре перед нашими глазами открылась пустыня.
Мы шли очень быстро. Мы пересекли поле, где я дрался с кентавром, и
пошли дальше, не делая привалов, к ущелью, в котором мы нашли Старину
Пэйнта. Мы натыкались на оставленные нами костровища в местах наших
остановок на ночлег по пути к горам. Я легко узнавал пройденные недавно
места. Земля вокруг была все такой же красновато-желтой, в отдалении
трубили неугомонные крикуны, а по временам мы замечали и других странных
обитателей пустыни. Никто и ничто не препятствовало нашему движению, и мы
продолжали стремительно идти вперед по тропе.
Я часто воображал, что покинувшие нас попутчики все еще с нами, что
нас сопровождают их тени. Вот она - кавалькада призраков: Сара верхом на
Старине Пэйнте; Тэкк, закутанный в коричневую сутану, ковыляет,
поддерживая под руку спотыкающегося и трясущегося Джорджа Смита; Свистун,
наш вечный дозорный, рыщущий далеко впереди. Иногда я что-то кричу ему,
позабыв, что он ушел слишком далеко и не может меня услышать. Порой я
настолько поддавался игре воображения, что действительно начинал верить,
будто они с нами, а потом, очнувшись, понимал - их уже нет. Но даже зная,
что их уже не вернешь, было приятно фантазировать, представляя их рядом.
Меня смущало только одно обстоятельство. Тэкк нес куклу, прижав ее к
груди, и я тащил эту же куклу, только спрятав ее в кармане куртки.
Кукла уже больше не прилипала к руке, при желании я мог бы от нее
легко отделаться, но все же я нес ее с собой. Я не знал, почему поступаю
таким образом. Просто так было нужно. Вечерами я подолгу рассматривал ее,
иногда с отвращением, иногда с удовольствием, попадая под ее очарование,
но с каждым вечером, казалось, моя антипатия к ней все более ослабевала, и
притягательная сила ее обаяния брала верх. И я продолжал коротать вечера,
глядя кукле в лицо с надеждой, что в один прекрасный день смогу постичь
мудрость, заключенную в его выражении, и поступить в согласии с ней.
Временами я продолжал читать рукопись. Текст был все таким же
бессвязным, и только в самом конце встретилась фраза:
"...Деревья - это вершины. Деревья достигают высот. Вечно
неудовлетворенные. Всегда ненасытные. Все, что я пишу о деревьях и
пойманном знании, - истинно. Их вершины туманны. Голубой туман..."
"Все, что я пишу о деревьях и пойманном знании - истинно..."
Было ли это единственное предложение, потонувшее в волнах бредовых
сентенций, специально вставлено, чтобы укрепить и подтвердить то, что было
написано много страниц назад? Было ли оно еще одной искрой озарения во
мраке затуманенного разума? Легко было поддаться искушению и поверить в
это, но доказать было нельзя.
На следующий вечер я закончил чтение рукописи. Больше я в ней ничего
не нашел.
А на третий день после этого мы увидели на горизонте город, тянущийся
в небеса белоснежными башнями домов - как горная цепь своими вершинами.

25
Дерево лежало на том же месте, где я срезал его лучом лазерного
ружья. Его высокий, неровно обрубленный пень упирался в небо кривыми
зубцами. Массивный лежащий на земле ствол простирался на мили, листья уже
засохли и сморщились, обнажая бурую древесину ветвей.
Позади дерева возвышалась громада красного каменного здания, в
котором мы нашли убежище после устроенной нам деревом бомбардировки. Когда
я смотрел на дом, в моей памяти воскресали пережитые в нем впечатления, и
слух наполнялся хлопаньем миллионов невидимых крыльев, бьющихся под крышей
в поисках дороги из ниоткуда в никуда.
От дерева исходил отвратительный тошнотворный запах, и по мере
приближения к нему я смог разглядеть, что круглая лужайка, окаймлявшая
пень, просела и превратилась в яму. Именно из этой ямы и несло, как из
помойного ведра. С вершины холма, на который мы забрались с Роско, я
увидел, что в вязкой маслянистой слизи, до половины наполнявшей яму,
плавали разлагающиеся останки каких-то животных.
Я с горечью подумал: одного выстрела хватило, чтобы отнять не одну
жизнь - жизнь самого дерева, а жизни целой общины существ, вроде тех
маленьких ноющих и хныкающих улиткообразных, которые высыпали из
рухнувшего дерева и набросились на нас с упреками. А теперь, как
оказалось, пострадали обитатели подземного резервуара, расположенного под
деревом. Их благополучие было всецело связано с деревом, они не могли
выжить после его гибели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76