Не то чтобы я с такой работой не справился: я
заведомо знал, что справлюсь. Полки у меня дома были заставлены книгами о
мировых проблемах, и я пристально следил за развитием международных
событий. Я хорошо владел французским, мог объясниться по-немецки, а на
досуге, случалось, воевал с испанским. Всю свою жизнь я мечтал стать
частицей братства журналистов-международников, отслеживающих состояние дел
по всему свету.

Утром я проспал и опоздал в редакцию. Пластырь отнесся к этому факту
кисло:
- И чего ты вообще трудился появляться в конторе? - прорычал он. -
Чего ради ты вообще сюда ходишь? Вчера и позавчера я посылал тебя на два
задания, а где статьи?
- Не было там никаких статей, - ответил я, изо всех сил стараясь
сдержаться. - Просто очередные досужие сплетни, которые ты где-то выкопал.
- Однажды, - заявил он назидательно, - когда ты станешь настоящим
репортером, ты будешь выкапывать тьмы статей сам без подсказки. В том-то и
беда с нынешними сотрудниками, - добавил он, внезапно распаляясь. - И с
тобой то же самое. Полное отсутствие инициативы, сидите себе и ждете, чтоб
я выкопал что-нибудь и преподнес вам как задание. Никто ни разу не удивил
меня тем, что принес материал, за которым я его не посылал. - И тут он
спросил, сверля меня взводом: - Ну почему бы тебе хоть разок не удивить
меня?
- Уж я-то тебя удивлю, пропойца, - сдерзил я и вернулся к своему
столу.
И задумался. Думал я о старой миссис Клейборн, которая умирала так
тяжко, а потом умерла внезапно и легко. Я припомнил, что рассказал мне
садовник, и припомнил отпечаток под окном. Подумал я и о старушке, которой
исполнилось сто лет и к которой по этому случаю заглянули ее давние
умершие друзья. И о физике, у которого в лаборатории завелись домовые. И о
мальце, перенесшем операцию, которая вопреки ожиданию прошла успешно.
И меня осенило.
Я поднял подшивку и перелистал ее на глубину трех недель, день за
днем, полоса за полосой. Я сделал кучу выписок и даже сам слегка
испугался, но убедил себя, что все это - не более чем совпадение. А потом
написал:
"Домовые вернулись к нам снова. Знаете, такие маленькие создания,
которые делают для вас всевозможные добрые дела и не ждут от вас ничего
взамен, кроме плошки с молоком на ночь."
При этом я не отдавал себе отчета, что почти точно воспроизвожу
слова, какие употребил физик. Я не написал ни о миссис Клейборн, ни о
столетней старушке с ее гостями, ни о самом физике, ни о малыше,
подвергшемся операции. Ни один из этих сюжетов не совмещался с насмешкой,
а я писал, не скрывая иронии.
Зато я воспроизвел две-три кратенькие, по одному абзацу, заметки,
схоронившиеся в глубине просмотренных мной подшивок. Все это были
рассказики о нежданной удаче, историйки со счастливым концом, но без
серьезных последствий для кого бы то ни было, кроме тех, кого они касались
непосредственно. О том, как кто-то нашел вещь, которую на протяжении
месяцев или лет считал безнадежно утраченной, как вернулась домой
заплутавшая собака, как школьник, к удивлению родителей, выиграл конкурс
на лучший очерк, как сосед безвозмездно помог соседу. В общем, мелкие
приятные заметульки, попавшие в газету только оттого, что надо было
заткнуть зияющие дыры на полосах. И таких заметок набралось множество, -
пожалуй, гораздо больше, чем можно было ожидать.
"Все это случилось в нашем городе за последние три недели", - написал
я в конце. И добавил еще одну строчку: "Выставили ли вы на ночь плошку с
молоком?"
Закончив, я посидел минутку в безмолвном споре с самим собой: а стоит
ли вообще сдавать такую муру?
Но в конце концов я решил, что Пластырь сам напросился на это, когда
позволил себе сморозить лишнее. Я швырнул свое сочинение в ящик для
готовых статей на столе завотделом и, вернувшись на место, взялся за
очередную муниципальную колонку.
Пластырь ничего не сказал мне о прочитанном, да я его ни о чем и не
спрашивал. Вообразите себе, как у меня вылезли глаза на лоб, когда
рассыльный принес из типографии свежие оттиски, и моя писанина про домовых
оказалась заверстанной как гвоздь номера - вверху первой полосы на все
восемь колонок!
И никто это никак не откомментировал, кроме Джо-Энн, которая подошла,
потрепала меня по голове и даже заявила, что гордится мной, хотя одному
Богу известно, было ли тут чем гордиться. Потом Пластырь послал меня на
новое высосанное из пальца задание - к кому-то, кто якобы мастерит
самодельный ядерный реактор у себя на заднем дворе. Оказалось, что это
старый болван, однажды уже построивший вечный двигатель, разумеется,
неработоспособный. Как только я узнал про вечный двигатель, мне так все
опротивело, что я не стал возвращаться в редакцию, а поехал прямо домой.
Я соорудил блок с талями и кое-как вытащил лодку на берег, хоть без
помощника пришлось попотеть. Затем я съездил в деревушку на другом конце
озера и купил краску не только для лодки, но и для домика. И был очень рад
тому, как удачно начал работу, неизбежную в осенние месяцы.
А на следующее утро, когда я добрался до конторы, там был сумасшедший
дом. Коммутатор не успокаивался всю ночь и был обвешан записками
читателей, как - рождественская елка. Одна из телефонисток хлопнулась в
обморок, и ее как раз пытались привести в чувство. Глаза Пластыря пылали
диким огнем, галстук у него съехал набок. Заметив мое появление, он
ухватил меня за локоть, подвел к моему месту и чуть не силком усадил на
стул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11