Течение хватало меня за ноги, стараясь увлечь за собой,
вода тихонько рычала на меня, с темнеющих холмов тянуло холодом... меня
пробрала дрожь.
Ибо, глядя на этот второй череп, оскалившийся мне навстречу из черной
крутизны, я понял: человечеству грозит величайшая, небывалая опасность.
Доныне род людской мог погибнуть только по собственной вине, по вине
людей. И вот у меня перед глазами новая угроза.

13
Спотыкаясь в полутьме, я спускался по косогору и еще издали увидел
красноватый отблеск костра: Таппер уже проснулся и готовил ужин.
- Погулял? - спросил он.
- Так, огляделся немного, - ответил я. - Тут и смотреть особенно не
на что.
- Одни Цветы - и все, - подтвердил Таппер.
Он утер подбородок, сосчитал пальцы на руке, потом пересчитал
сызнова, проверяя, не ошибся ли.
- Таппер!
- Чего?
- Тут что же, всюду так? По всей этой Земле? Больше ничего нету, одни
Цветы?
- Иногда еще разные приходят.
- Кто - разные?
- Ну, из разных других миров. Только они опять уходят.
- А какие они?
- Забавники. Ищут себе забаву.
- Какую же забаву?
- А а не знаю. Просто забаву.
Таппер отвечал хмуро, уклончиво.
- А больше здесь никто не живет, кроме Цветов?
- Никого тут нету.
- Ты разве всю эту Землю обошел?
- Они мне сами сказали. Они врать не станут. Они не то, что
милвиллские. Им врать ни к чему.
Двумя сучьями он сдвинул глиняный горшок с пылающих угольев в
сторонку.
- Помидоры, - сказал он. - Любишь помидоры?
Я кивнул; он опустился на корточки у огня, чтоб лучше следить за
своей стряпней.
- Они всегда говорят правду, - вновь начал Таппер. - Они и не могут
врать. Так уж они устроены. У них вся правда внутри. Они ею живут. Им и ни
к чему говорить неправду. Ведь люди почему врут? Боятся, вдруг им кто
сделает больно, плохо, а тут никого плохого нет, Цветам никто зла не
сделает.
Он задрал голову и уставился на меня с вызовом - дескать, попробуй,
поспори.
- Я и не говорил, что они врут, - сказал я. - Пока что я ни в одном
их слове не усомнился. А что это ты сказал: у них правда внутри? Это ты
про то, что они много знают?
- Да, наверно. Они много-много всего знают, в Милвилле никто такого
не знает.
Я не стал возражать. Милвилл - это прошлое Таппера. В его устах
Милвилл означает человечество.
А он опять принялся пересчитывать пальцы. Сидит на корточках, такой
счастливый, довольный, в этом мире у него совсем ничего нет - но все равно
он счастлив и доволен.
Поразительна эта его способность общаться с Цветами! Как мог он так
хорошо, так близко их узнать, чтобы говорить за них? Неужели этому
слюнявому дурачку, который никак не сосчитает собственных пальцев, дано
некое шестое чувство, неведомое обыкновенным людям? И этот дар в какой-то
мере вознаграждает его за все, чего он лишен?
В конце концов, человеческое восприятие на редкость ограниченно: мы
не знаем, каких способностей нам не хватает, и не страдаем от своей
бедности именно потому, что просто не в силах вообразить себя иными,
одаренными щедрее. Вполне возможно, что какой-то каприз природы,
редкостное сочетание генов наделили Таппера способностями, недоступными
больше ни одному человеку, а сам он и не подозревает о своей
исключительности, не догадывается, что другим людям недоступны ощущения,
для него привычные и естественные. Быть может, эти сверхчеловеческие
способности под стать тем, непостижимым, которые таятся в лиловых Цветах?
Деловитый голос, по телефону предлагавший мне заделаться дипломатом,
сказал, что меня рекомендовали наилучшим образом. Кто же? Уж не этот ли,
что сидит напротив, у костра? Ох, как мне хотелось его спросить! Но я не
посмел.
- Мяу, - подал голос Таппер. - Мяу, мя-ау!
Надо отдать ему справедливость, мяукал он как самая настоящая кошка.
Он мог изобразить кого угодно. Он всегда неутомимо подражал голосам
разного зверья и птичья и достигал в этом истинного совершенства.
Я промолчал. Он, видно, опять ушел в себя и, может быть, попросту
забыл обо мне.
От горшка, стоявшего на угольях, шел пар, в воздухе дразняще запахло
едой. На востоке, низко над горизонтом, проглянула первая вечерняя звезда,
и снова меж треском угольев и мяуканьем Таппера я ощутил мгновенья тишины
- такой глубокой, что, как вслушаешься, кружится голова.
Страна безмолвия, огромный вечный мир тишины - ее нарушают лишь вода,
ветер да слабые, жалкие голоса пришельцев, чужаков вроде меня и Таппера.
Хотя Таппер, наверно, больше не чужак, он стал своим.
Я остался в одиночестве: тот, кто сидит напротив, отгородился и от
меня, и от всего окружающего, замкнулся в убежище, которое сам для себя
построил; там он совсем один, охраняемый накрепко запертой дверью, -
только он один и может ее отпереть, больше ни у кого нет ключа, никто и не
представляет, с каким ключом к ней подступиться.
В одиночестве и молчании я ощутил Лиловость - смутный, едва уловимый
дух и облик хозяев планеты. Веет словно бы и дружелюбием... но оно
какое-то пугающее, будто к тебе ластится огромный, свирепый зверь. И
становится страшно.
Экая глупость. Испугаться цветов!
Тапперов кот, одинокий, потерянный, скитается во тьме, в унылых,
оплаканных дождем лесах некоей страны чудовищ, и тихонько, жалобно мяучит,
тщетно отыскивая путеводную нить в этом мире неведомого.
Страх отступил за пределы тесного светлого круга от костра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83