Уж верно, он вовсе не стремился туда
попасть.
И еще мне было не по себе из-за доктора Фабиана. Он уже очень не
молод, наверняка целый день мотался по больным и все-таки счел своим
долгом поехать со Шкаликом.
Вернувшись на кухню, я надумал сварить себе кофе, хотел уже налить
воду в кофейник - и увидел ту связку ключей, я ее раньше подобрал с полу и
кинул на стол. Я взял ее в руки и стал разглядывать. Два ключа были
большие, возможно, от сарая, два - самые обыкновенные ключи, неизвестно от
чего, один от машины и еще один, похоже, от сейфа. Я вертел их в руках,
уже почти не глядя, и мысленно пожимал плечами. Откуда у нашего выпивохи
ключ от машины, а тем более от сейфа? Машины у него нет - и, даю голову на
отсечение, сроду у него не было ничего такого, что стоило бы хранить в
сейфе.
Времени в обрез, сказал он мне, они захотят сбросить бомбу. Доктору я
сказал, что Шкалик лопочет безо всякого смысла, но теперь, как вспомню, не
так уж я в этом уверен. Он задыхался, каждое слово давалось ему с великим
трудом, и все же он так старался. Нет, это были осмысленные слова, ему
важно было их выговорить. Он непременно хотел их сказать, собрал для этого
последние силы? Совсем не похоже на бред, когда язык сам собою мелет и
мелет всякую чушь. Но он сказал слишком мало. Ему не хватило сил или,
может быть, времени. Ему удалось выговорить лишь несколько слов, но в чем
их смысл, понять невозможно.
Есть одно место, где я, пожалуй, еще до чего-нибудь дознаюсь и тогда
пойму, что он хотел сказать, только очень мне это не по душе. Пьянчужка
Грант - мой старинный друг, мы стали друзьями в тот далекий день, когда
Грант, идучи ловить рыбу, прихватил с собой десятилетнего мальца и до
вечера просидел с ним на берегу, без устали рассказывая всякие
удивительные истории. Помню, тогда нам и кое-какая рыба попалась, но рыба
- это было не главное. Важнее всего - это важно и по сей день, - что
взрослый человек понимал десятилетнего мальчишку и держался с ним на
равных. В тот день, в те несколько предвечерних часов, я разом вырос. Пока
мы сидели на берегу реки, я был ничуть не меньше его - такой же человек, а
это случилось со мной впервые.
Да, надо кое-что сделать... очень мне это не во душе... но, может,
Шкалик и не рассердится. Он ведь пытался мне что-то сказать и не сумел, не
хватило сил. Уж, конечно, он поймет, что если я воспользуюсь ключами и
заберусь в его лачугу, так не с каким-то злым умыслом и не из праздного
любопытства: надо же хоть попытаться понять, о чем он старался меня
предупредить.
Еще никто никогда не переступал его порога. Свою халупу на окраине
Милвилла, у самого болота, в которое переходит луг Джека Диксона, Грант
строил понемногу, год за годом, из всякого хлама, какой попадался под
руку: бревешко или доска, которая плохо лежит, расплющенная жестянка,
обломок фанеры - все шло в ход. Сперва получилось что-то вроде конуры или
курятника с односкатной крышей - лишь бы кое-как укрыться от ветра и
дождя. Но по кусочку, по щепочке год за годом Грант все укреплял и
увеличивал эту странную постройку - и в конце концов вышло хоть и нелепое,
нескладное, с какими-то корявыми выступами и углами, а все-таки жилище.
Итак, я решился, в последний раз подбросил ключи, на лету поймал и
сунул в карман. Вышел из дому и сел в машину.

6
Призрачно белый туман тонкой пеленой стлался над болотом и завивался
у подножия пригорка, на котором стояла хижина Шкалика. Дальше, за этой
плоской белизной, вздымалась смутная тень: среди болота торчал поросший
лесом островок.
Я остановил машину и вылез; в нос ударил едкий болотный дух: пахло
тлением, плесенью, гниющими травами, ржавой стоячей водой. В сущности, не
такой уж тошнотворный завах, и, однако, было в нем что-то нечистое, меня
даже передернуло. Вероятно, к этому можно привыкнуть, подумал я. Шкалик
живет здесь так долго, что, скорей всего, принюхался и уже ничего не
чувствует.
Я оглянулся на город - сквозь темную массу мрачных, будто в дурном
сне приснившихся деревьев на миг блеснул луч уличного фонаря, что
раскачивался на ветру. Да, можно не беспокоиться, я наверняка доехал
незамеченным. Прежде чем свернуть с шоссе, я погасил фары и дальше, по
проселочной дороге, которая, петляя, доходила до хижины Гранта, полз, как
черепаха, при одном лишь тусклом свете луны.
Яко тать в нощи, подумалось мне. Да так оно и есть, вот только красть
я ничего не собираюсь.
Тропинка привела меня к двери, слепленной, будто из заплат, из
кривых, бросовых дощечек и обрезков; дверь заперта была на тяжелый засов с
огромные висячим замком. Я попробовал один из больших ключей, он подошел,
дужка замка откинулась. Толкнул дверь, она со скрипом отворилась.
Я засветил карманный фонарик, который на всякий случай прихватил из
машины. С порога повел лучом вправо и влево. Стол, три стула, у одной
стены койка, у другой очаг.
И - чистота. Деревянный пол устлан заботливо пригнанными друг к другу
кусками линолеума. И линолеум протерт до блеска. Стены оштукатурены и
тщательно оклеены клочками обоев, причем на какое-либо соответствие света
и узора мастеру было в высшей степени наплевать.
Медленно поводя по сторонам лучом фонаря, я вошел в комнату. Теперь,
кроме самых больших вещей, которые первыми бросились мне в глаза, - печка,
стол, стулья, кровать, я стал замечать и другие, помельче.
И среди прочего - то, что должен был бы заметить прежде всего, но
почему-то не заметил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83