- Вы очень добры, - сказал Дин и удивился, почему он чувствует себя
скованным. В конце концов это его дети - дети, которых он каждый день
видел в школе, те, кого он лелеял и у кого пробуждал охоту к знанию, дети,
которых у него самого не было никогда.
- Вы сейчас нам так нужны, - сказал Рональд Кинг. - Мы тут говорили о
Леймонте Стайлсе. Он единственный милвиллец, который побывал в космосе
и...
- Вы, должно быть, знали его, мистер Дин, - сказала Джуди.
- Да, - неторопливо ответил Дин. - Я его знал, но хуже, чем Стафф.
Они со Стаффом вместе провели детство. Я был немного старше.
- Что он за человек? - спросила Донна.
Дин хмыкнул.
- Леймонт Стайлс? Он был в нашем городе козлом отпущения. Когда он
учился в школе, ни денег, ни домашнего очага у него не было, он так и не
доучился. Если в городе происходила какая-то заваруха, вы могли ручаться
головой, что в этом замешан Леймонт. Каждый встречный и поперечный
утверждал, что из Леймонта ничего путного не выйдет, а так как о нем
судачили часто и долго, Леймонт, должно быть, принимал это близко к
сердцу...
Он все говорил и говорил, и они задавали ему вопросы, а Рональд Кинг
сходил к стойке и принес ему еще одну чашечку кофе.
От Стайлса разговор перекинулся на регби. Кинг и Мартин повторили ему
то, что сказали тренеру. Потом затронули проблемы школьного
самоуправления, а потом перешли к обсуждению новой, недавно открытой
теории ионного двигателя.
Дин не всегда принимал участие в разговоре; он больше слушал, задавал
вопросы, и время промелькнуло незаметно.
Внезапно огни начали мигать, и Дин в изумлении поднял глаза.
Джуди, смеясь, разъяснила:
- Это сигнал к закрытию. Значит, нам пора уходить.
- Понятно, - сказал Дин. - А что, с вами частенько так бывает - я
хочу сказать, часто вы сидите здесь до самого закрытия?
- Не очень, - ответил ему Боб Мартин. - В будни больно уж много
задают.
- А я вот помню, когда-то давно такое со мной было, - начал Дин, но
осекся на полуслове.
Да, и впрямь давно, подумал он. И сегодня вечером снова!
Он окинул их взглядом - пять лиц склонились над столом. Вежливы,
добры и почтительны, подумал он. Но этого мало.
В разговоре с ними Дин забыл о том, что он стар. Они принимали его
просто как живое существо, а не как человека преклонных лет, не как символ
авторитета. Они стали ему близки, он почувствовал, будто он один из них, а
они - это он, они сломали не только барьер между учениками и учителем, но
и барьер между молодостью и старостью.
- У меня здесь машина, - сказал Боб Мартин. - Разрешите подвезти вас
до дому.
Дин подобрал с пола шляпу и медленно поднялся на ноги.
- Нет, спасибо, - сказал он. - Пожалуй, я лучше пройдусь пешком. Мне
нужно кое-что обдумать, а когда идешь, думается лучше.
- Приходите еще, - сказала Джуди Чарльсон. - Может, как-нибудь в
пятницу вечером.
- Спасибо, - ответил Дин. - Пожалуй, я приду.
Большие дети, сказал он себе с некоторой гордостью. Намного добрее и
вежливее обычных подростков. Ни нахальства, ни снисходительности, будто
они и не дети, и все же есть в них великолепие юности; и мечтательность, и
честолюбие, что идут рука об руку с юностью.
Повзрослевшие прежде времени, лишенные цинизма. А это очень важно -
отсутствие цинизма.
Конечно, в их человеколюбии нет ничего дурного. Быть может, именно
этим одарили их Воспителлы взамен украденного детства.
Если они и впрямь его украли. Потому что, может, они и не крали, а
просто взяли и отложили про запас.
А если это так, то Воспителлы одарили ребят новым чувством зрелости и
новым ощущением равенства. И взяли у ребят другое - то, что так или иначе
пропадало впустую, нечто такое, чему люди, в сущности, не находили
применения, но для Воспителл это было самым главным.
Они взяли себе юность и красоту и отложили в своем доме про запас;
они сохранили то, что человеческие существа могли хранить лишь в памяти.
Они ловили быстротечные мгновения и удерживали их, и вот он, урожай многих
лет, дом был доверху набит ими.
Леймонт Стайлс, спросил он, ведя мысленный разговор с этим человеком
через долгие годы, через дальние расстояния, ты об этом знал? Какую цель
ты преследовал?
Не было ли это вызовом самодовольству чопорного городка, который
вынудил его стать сильным? Надеждой, уверенностью, что ни один милвиллец
больше уж не скажет ни про кого из ребят, как говорили про Леймонта
Стайлса, что из этого мальчика или девочки ничего путного не выйдет.
Это, конечно, важно, но это еще не все.
Донна дотронулась до его локтя и потянула за рукав.
- Пойдемте, мистер Дин, - настойчиво звала она. - Вам нельзя здесь
оставаться.
Они все вместе направились к двери, попрощались, и он вышел на улицу,
как ему показалось, немного быстрее обычного.
Это потому, что теперь он стал чуть моложе, чем был два часа назад,
совершенно серьезно сказал он себе.
Дин пошел быстрее и больше не прихрамывал, и совсем не устал, но
боялся признаться в этом самому себе ведь это была мечта, надежда, поиски,
в которых никто никогда не признается.
Он шел куда глаза глядят. Ему нужно было отправляться домой. Было
очень поздно, давно пора в постель.
Но он не мог произнести этого слова. Не мог облечь мысль в словесную
оболочку.
Он пошел вверх по улице, мимо лужайки, заросшей кустарником, и
увидел, что свет все еще просачивается сквозь спущенные занавеси. "Это и
Стаффи, и я сам, и старина Эйб Хокинс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10