Вдобавок, размышляя об этом, я понял, что моих объяснений
никто и слушать не станет; им просто не поверят; ситуация породит
множество безумных объяснений, и мое окажется лишь одним из них.
Женщина высунула голову из кухни.
- Вроде я не встречала вас прежде, - сказала она. - Должно быть, вы
приезжий?
Я кивнул.
- В городе сейчас много приезжих, - заметила она. - Пришли с шоссе.
Большинство оказались слишком далеко от дома и не могут вернуться...
- Железные дороги должны бы действовать.
- Не думаю, - покачала головой она. - Ближайшая станция в двадцати
милях отсюда, и я слышала, как кто-то говорил, что и там все стоит.
- А где находится сам этот город? - спросил я.
- Похоже, - она подозрительно взглянула на меня, - вы мало что
знаете. - Я промолчал, и она в конце концов ответила на мой вопрос: -
Вашингтон в тридцати милях отсюда по шоссе.
- Спасибо.
- Получится славная длинная прогулка, - проговорила она. - Целый
день, не меньше. А денек будет жарким. Вы собираетесь идти пешком до
самого Вашингтона?
- Думаю, так.
Она снова исчезла в кухне.
Вашингтон в тридцати милях; значит, до Геттисберга по меньшей мере
шестьдесят. "И ни малейшей уверенности, - напомнил я себе, - что Кэти
находится в Геттисберге."
Я призадумался - Вашингтон или Геттисберг?
В Вашингтоне находятся люди, которые должны, обязаны узнать то, что я
могу им рассказать, хотя, скорее всего, они не станут меня слушать.
Многие, занимающие там высокие посты, - мои добрые друзья или старые
приятели, но окажется ли среди них хоть один, способный выслушать историю,
которую я хочу рассказать? Мысленно перебрав дюжину из них, я пришел к
выводу, что никто не воспримет мой рассказ всерьез. Прежде всего, они не
могли себе этого позволить, ибо рисковали обречь себя на вежливое
осмеяние, которому неизбежно подвергся бы всякий, рискнувший поверить мне.
Я был уверен, что не смогу ничего добиться в Вашингтоне - разве что
расшибу лоб о дюжину каменных стен.
Понимая это, я склонялся к тому, чтобы как можно скорее разыскать
Кэти. Если мир катится к гибели, то мы должны быть вместе, когда он
вдребезги разобьется. Она была единственным человеком в мире, знавшим то
же, что и я; единственным представителем человеческой расы, способным
понять, какие муки я испытываю; она одна могла посочувствовать мне и
прийти на помощь.
Хотя в этом заключалось гораздо больше, чем просто сочувствие и
желание помочь; больше, чем просто понимание. Здесь были и воспоминания о
тепле и свежести ее тела в моих объятиях; и счастливое выражение, с
которым она взглянула на меня там, на постоялом дворе, и глаза ее мягко
сияли в свете ведьмина очага... После многих лет, после многих женщин,
которых я встречал во многих дальних странах, я нашел, наконец, Кэти. Я
вернулся в места своего детства, не зная, правильно ли поступаю, не
уверенный, что там найду, - и нашел Кэти.
Женщина принесла яичницу с ветчиной, и я принялся за завтрак.
А пока я утолял голод, совершенно нелогичная мысль зародилась и
окрепла в мозгу. Я пытался отделаться от нее, ибо идея казалась абсолютно
беспочвенной и безосновательной; но чем больше я старался, тем больше
завладевало мной убеждение, что я найду Кэти, - но не в Геттисберге, а в
Вашингтоне, кормящей белок перед решеткой Белого Дома.
Я вспомнил, как мы говорили о белках в тот вечер, когда я провожал
Кэти домой; пытался припомнить, кто завел этот разговор и что именно было
сказано; однако в памяти засел лишь сам факт - и ничего, что могло бы
оправдать мою нынешнюю уверенность. И тем не менее я продолжал пребывать в
этом бессмысленном, глубоком убеждении, будто встречу Кэти возле Белого
Дома. Вдобавок я ощущал еще и необходимость спешить - нужно было оказаться
в Вашингтоне как можно скорее, чтобы не упустить ее.
- Мистер, - спросила женщина из-за стойки, - где вы так расцарапали
лицо?
- Упал.
- И на голове у вас сбоку отвратительная болячка. Видно, здорово
досталось. Как бы вам инфекции туда не занести. Надо бы доктору
показаться.
- Некогда.
- Старина док Бэйтс живет ниже по улице, - сказала она. - У него не
слишком обширная практика, и вам не придется ждать. Старина док не ахти
какой лекарь, но рану обработать сумеет.
- Не могу, - повторил я. - Мне надо как можно скорее добраться до
Вашингтона. Мне нельзя терять времени.
- У меня есть на кухне йод. Давайте я промою и смажу йодом. Да и
чистое посудное полотенце найдется. Не стоит рисковать заражением.
Некоторое время она смотрела, как я уписываю яичницу, потом сказала:
- Не беспокойтесь, мистер. Я знаю, как это делается. Работала одно
время медсестрой. Дура я была, что бросила это дело и содержу такую
забегаловку.
- Вы говорили, у вашего сына есть велосипед. Вы не могли бы его
продать?
- Ну, не знаю, - протянула она. - Он разболтанный и не много чего
стоит, но без него нам будет не доставить яиц.
- Я хорошо заплачу, - предложил я.
- Я могу у него спросить, - поколебавшись, сказала она. - Мы с ним
можем обсудить это на кухне. А заодно я и йод поищу. Не могу вам позволить
уйти отсюда с такой раной на голове.

18
Женщина пообещала, что день выдастся жарким, так оно и вышло. Волны
зноя плыли над тротуаром мне навстречу. Небо превратилось в медную чашу, и
ни малейшего дуновения ветерка не чувствовалось в знойном воздухе.
Поначалу велик доставил мне некоторые неприятности, но уже через
несколько миль тело восстановило приобретенные еще в детстве навыки, и я
почувствовал себя уверенно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62