Сначала мы шли на пятках, пытаясь не ступать на носок, а потом побежали галопчиком.
Дядя Кирша курил, далеко отставляя руку с папиросой. На стене рядом с радио висела семиструнная гитара в переводных картинках.
- Натали, - начал дядя Кирша. И тут же с дивана на него взглянули две пары блестящих внимательных глаз. - Агриппина...
Натка и тетя Груша неотрывно следили за каждым его движе-нием: как он тонким дрожащим пальцем стряхнул пепел с папиросы, как он устало поменял положение ног и как, наконец, он потерялся под их взглядами.
Их глаза, как две бархатные бабочки - черная траурница, слетевшая на лицо гостьи, и темно-коричневая с бледными краями на лице у тети Груши повсюду преследовали его. В какую бы часть комнаты он ни отступал, они с легкостью его настигали.
Я остановилась, убегая от Аленки, и подумала, что глаза живут отдельно от хозяев. Хозяева так увлечены собой, что за-бывают про глаза, предоставляя им полную свободу, и вспоминают о них только тогда, когда им нужно что-нибудь как следует рассмо-треть.
- Вы какой пудрой пользуетесь? - немного развязно спросила Натка. Она была младше тети Груши на пять лет.
- Конечно, "Кармен", - ответила тетя Груша и, сознавая Наткину молодость, прибавила: - А ты, Наточка?
- А я бледно-розовой. "Лебяжий пух". Ее почти незаметно на коже, - и подставила тете Груше свое круглое матовое лицо. Тетя Груша приблизилась к ней, чтобы рассмотреть. Натка улыбну-лась. Но в это время черная бабочка Наткиных глаз облюбовала мой малиновый мячик, выкатившийся из-под стола.
- А какими вы поливаетесь духами?
- Раньше "Красной Москвой", а теперь флакон пуст. Видишь, стоит у зеркала.
Желто-коричневая бабочка тети Груши слегка покружилась над моим малиновым мячиком, но потом перелетела на воротник дяди Кирши, потерялась на миг в клубах папиросного дыма, задела крылышком конец папиросы и отпрянула, ужаленная.
- Трещина на стекле, - сказала Натка, случайно посмотрев в зеркало.
Она поднялась с дивана, оправляя широкую юбку. Диван радостно звякнул пружинами и выпрямился.
На столике стояли тети-Грушины помады, пустой флакончик для духов, румяна с широкой кисточкой, и пластмассовый гребешок валялся здесь же, неподалеку.
- Трещина! - печально повторила Натка, но вдруг заметила принадлежности на столике и вскрикнула: - Какая красота!
Она по очереди открывала тюбики с помадой, выдвигая красные, коричневые и розовые стержни, потом раскрыла румяна, но румяна ей не понравились, поэтому она их сразу же отставила в сторону и несколько раз понюхала флакон из-под духов.
- Это давно, - и тетя Груша указала на трещину.
- Это к смерти, - сказала Натка страшным сдавленным голосом и выпустила из рук пустой флакон.
- А мы не верим, - тихо ответила тетя Груша, опуская глаза. Желто-коричневая бабочка перестала кружить по комнате. - Мы жи-вем себе и живем. Мы ничего не боимся!
- А я боюсь! - тускло сказала Натка. - Я смерти боюсь. Вот вы представьте себе: мы жили, ходили по улицам, одевались, красились. И в один прекрасный день - все! Мы не проснемся. От-ходили, открасились. Все про нас забудут. Заколотят в гроб и уве-зут... А в гробу тесно, руки-то не раскинешь, как на полосатом диванчике.
- Ты фантазерка, - печально сказала тетя Груша.
- Какие здесь фантазии, - отмахнулась Натка. - Я вот о чем все время думаю: ну ладно, я умру, и меня увезут на кладбище. Ладно, оставят одну под землей. Но ведь сами-то они потом вернутся домой, а в шкафу висят мои платья, а на столике - губная помада и гребешок. Ведь у меня дома столик один в один как у вас! Что они будут делать с моими платьями и с моей губной помадой? Выбро-сят или оставят? А если оставят, то для чего - чтобы смеяться надо мной или чтобы вспоминать и печалиться? А что, если будут смеяться?
Мы с Аленкой молча стояли посреди комнаты. Аленка рассмат-ривала красную пряжку на поясе своего платья, я прислушивалась.
- Не будут, - твердо сказала тетя Груша. - Я все продумала. Я все унесу с собой. Может быть, только платья оставлю, - и она грустно улыбнулась. Меня страшит могила, что и говорить, но, чтобы не пугаться, хочу, чтобы мне завили кудри, - и она дотро-нулась рукой до своих черно-белых волос, - хочу, чтобы лицо при-сыпали пудрой, не бледной, а темной, как загар, - и она приложила ладони к своим широким щекам, - хочу, чтобы губы слегка подкра-сили помадой и на все лицо добавили румян!
Дядя Кирша не слушал. Его мучила капуста из борща, застряв-шая между зубами. Он пытался поддеть ее мизинцем, но у него ни-чего не выходило. В одной руке он по-прежнему держал папироску, а другой нащупывал капусту, но, заметив острый взгляд Натки, сделал вид, что гладит себя по подбородку, проверяя, насколько чисто он выбрит.
- Так и в жизни можно! - усмехнулась Натка на слова тети Груши.
- Нет, только в смерти, - печально ответила тетя Груша.
- Да ведь этого всего в смерти не нужно, ни платьев ваших, ни румян. Это все для жизни, для радости! - разгорячилась Натка. - Там все по-другому. То, чем мы здесь дорожим, там даже не за-мечают!
- Замечают! - страстно выкрикнула тетя Груша. - Еще как замечают!
- Вы еще вспомните мои слова, - холодно засмеялась Нат
ка. - Много раз вспомните.
- Каждому свое! - отрезала тетя Груша.
- Так ведь это все и мое, - и голос Натки снова сделался тусклым и страшным. Она указала на столик с помадами, на свою широкую юбку и на шкаф с платьями. - У меня ведь тоже ничего дру-гого нет и уже не будет! Куда я без этого?
И их лица оцепенели.
Дядя Кирша затушил окурок в пепельнице и рядом с окурком положил длинную капусту из борща.
- О чем беседуем, Грю-шень-ка? - сказал он, мягко растягивая слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34