- О чем вы шепчетесь? - подошли ноги моей мамы в черных туфлях и серых чулках с бородавками.
Вовкина бабушка натянуто улыбнулась.
- О чем? - повторила моя мама.
Все молчали.
Потом пришло много незнакомых мне людей. Мужчины, в основном старики, называли дядю Киршу по имени и сдвигали столы для поминок, правда, иногда они говорили "Князь" и с трудом сдерживали усмеш-ку. Тетя Груша молча следила за ними и каждый раз вздрагивала, когда они собирались смеяться.
Я ждала Харитона Климовича, но Харитон Климович не пришел.
Одни высокие старики в костюмах грохотали стульями, растягивали скатерти на столах и расхаживали по комнате, не замечая лежащего дядю Киршу.
- Да вы просто все завидовали ему! - громко выкрикнула Натка.
Ее голос с гудением завис над столами.
Тетя Груша часто закивала. Старики замерли, и только один из них осмелился поднять голову. У него было сморщенное лицо и синие полинявшие глаза.
- И чему же, позвольте узнать, Наталья Андреевна, мы завидовали? - тихо и медленно спросил он.
- Да вы же сами прекрасно знаете чему! - выпалила Натка. - Тому, что он говорил по-французски, тому, что у него детство было краси-вое - с елкой в свечах и богатыми подарками, тому, что он ходил в гимназию, тому, что он был не чета вам - князь!
И тут другие старики подняли свои сухие легкие головы и в голос захохотали. Их смех шелестел, как серебряный дождь на елке.
- Вы же сами никогда не верили в его благородство, - улыбнулся старик с полинявшими глазами.
- Хватит! - попросила тетя Груша. - О чем вы все говорите? Он уже умер, и уже никому не важно, князь он был или нет.
Тогда старики опустили к столам свои легкие головы и молча расставили хрусталь. Одни только черные локти мелькали.
Мы вышли на улицу, чтобы отвезти дядю Киршу на кладбище.
У подъезда стоял автобус. На ступеньках подъезда стоял подросток Валера в ботинках дяди Кирши.
Когда Натка поравнялась с ним, она страстно прошептала ему в лицо: "Будь ты проклят!", тогда он молча показал ей нож, но она засме-ялась и повторила: "Будь проклят! Проклят!" И тогда подросток Валера ответил ей: "А ведь это не я!" - и рывком головы указал на гроб. "А по-чему же ты в его ботинках?" - не унималась Натка. "Это не я! - хрип-ло повторил подросток Валера. - А ботинки из универмага! Мне купил брат!" Натка хотела что-то сказать, но не успела, ее подтолкнул старик с полинявшими глазами, выходивший из подъезда.
На кладбище у разрытой могилы тетя Груша осмотрелась по сторо-нам и с удовольствием сказала:
- Места хватит на всех!
На мгновение мне показалось, что где-то в кустах мелькнуло бледное лицо Харитона Климовича в черных очках. Он мерз. Воротник пиджака был поднят и обмотан шарфом. Из кармана торчал белый уголок платочка.
Старик с полинявшими глазами говорил над гробом речь.
- И если кто и виноват перед тобой, то ты, Кирилл Николаевич, прости...
Харитон Климович опасливо шмыгнул в кусты.
- Никто не знает причин твоей смерти...
И тут тетя Груша зарыдала во весь голос.
- Но если дальше, за смертью, есть жизнь...
И тут зарыдала Натка.
- ...то будь в ней счастлив, Кирилл Николаевич! Наш странный друг и веселый товарищ!
И потом гроб опустили в могилу, и старик, произносивший речь, вяло бросил на дно комок грязи. Следом за ним потянулись другие руки с пригоршнями земли, и даже маленький Аленкин кулачок и желтая рука Харитона Климовича с розовыми ногтями.
Потом мы уходили, садились в автобус. Я оглянулась: маленький бугорок за чугунной оградой, над бугорком сосна, и много-много места вокруг.
На поминках мы с Аленкой взялись за руки и сели на диван. Мы раскачивались в разные стороны и смотрели в окно.
Напротив за столом сидели Вовкина бабушка и моя мама. Тетя Гру-ша с Наткой, обнявшись, плакали.
Моя мама заложила ногу на ногу и, глядя на серые мурашки на колготках, спросила:
- Это правда про Кирилла Николаевича?
- Какая правда? - неохотно отозвалась Вовкина бабушка.
Моя мама помолчала, прежде чем объяснить.
- Это правда, что он был князь?
- Кто его знает! - с облегчением ответила Вовкина бабушка. По--французски он говорил с трудом, но если языком долго не заниматься, его можно забыть. Это как в балете. Истории, которые он рассказывал о себе, были до того невероятны, что я ни минуты не сомневалась, что он их выдумал. А его альбом с фотографиями наполовину состоял из пе-реснятых почтовых карточек. Но вдруг неожиданно он добавлял в свои рос-сказни какую-то такую подробность, что сразу же становилась ясна его принадлежность к высшей жизни. Эти подробности... я не могу их вам пересказать, они сквозили в его интонациях, жестах, когда он не кривлялся, подражая актерам на открытках, в неожиданном развороте лица. Но почему вы спрашиваете меня? Ведь я же сама уже ничего не помню. Ничего... Так, обрывки из раннего детства!
Вечером после поминок моя мама решила меня увезти. Она собрала мои вещи в клеенчатую хозяйственную сумку с синими ромбами на боках, и мы вышли на улицу. Я обернулась на окно. У окна стояла тетя Груша и махала мне рукой. Я помахала ей в ответ. Моя мама торопила меня и тянула за рукав. Ее черные туфельки были забрызганы грязью, и от холода она поджимала то одну, то другую ногу. Я увидела, что тетя Груша что-то говорит, но слов не разобрала. Я показала на уши, что не слышу. Она повторила. По движению губ я догадалась: "Утешение мое! Утешение мое!" Моя мама приложила ладонь к щеке и закричала: "Алле-алле!", что означало, что мы позвоним тете Груше. Тетя Груша согласилась. Она оставалась одна в пустой квартире со сдвинутыми столами, заставленными хрусталем с недопитой водкой, одной из участниц смерти дяди Кирши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34