Лампа раскачивалась под потолком, по очереди освещая лица. Они казались мне настолько притягательными, что я невольно стала вслушиваться в их разговор.
-- Ты помнишь, как Гоги научился кататься на велосипеде? Ему было пять лет? -- спросила Нино, и лампа качнулась в сторону старухи. -- Помнишь, как он выехал за ворота, а по дороге шел грузовик и остановился в двух шагах от Гоги?
-- Помню, -- сказала старуха, и лампа качнулась в сторону Нино. -- Тот водитель вылез из кабины, и ты хотела ударить его, но не достала, такой он был рослый. Тогда он специально нагнулся к тебе, чтобы ты дотянулась...
-- А Гоги сказал...
Но я не дослушала. Меня окликнул из комнаты Роман.
Мы подошли к дому, Егор привычно обнял меня, как бы прощаясь, и хотел договориться, как мы встретимся завтра. Рубашка была расстегнута на груди, он смотрел мне за плечо в темный неподвижный сад, и я сказала, точно так же не глядя на него:
-- Если среди ночи ты поднимешься по черешне, я открою тебе окно.
-- Что? -- переспросил он и нагнулся, чтобы расслышать.
Я повторила.
Он отпрянул от меня и промолчал.
Когда мы вошли в ворота, то первым делом увидели Нино. Она сидела в беседке и раскладывала пасьянс. Было темно, и в свете электрической лампы подсолнухи на ее платье не горели, как днем на пляже, а едва тлели.
-- Где вы были? -- пытаясь казаться равнодушной, спросила Нино.
-- На море, -- ответил Егор. В его ответе было все и ничего.
-- Что вы делали весь день? -- снова спросила она, и в ее вопросе скользило: "Зачем ты обнимал ее?"
-- Купались и сидели в кафе, -- ответил Егор, а ей хотелось услышать: "Да что ты, я даже пальцем до нее не дотронулся..."
Все время, пока я готовила ужин на летней кухне, Нино пристально следила за мной. Я пыталась прочесть ненависть в ее взгляде, но ненависти там не было, была одна тоска.
Ночью я вспомнила "Пражскую".
Были последние дни августа, и наша школа у оврага с озерцом на дне все еще пустовала, и мы с Галей вошли с черного хода. Мы сидели на матах в спортзале. Высокие окна были затянуты сеткой, местами сетка оползла, открывая мутные стекла. Разговора не получалось. Я задавала вопрос, Галя, не дослушав, начинала отвечать, потом мы надолго замолкали, придумывая, что сказать дальше.
-- А как Женя Дичко? -- вяло спросила я.
-- Женя... -- начала она, но тут же прервалась. -- Что еще ты хочешь узнать от меня?
И вскинула на меня пронзительные кукольные глаза.
-- Ничего, -- весело ответила я.
-- Ничего... -- тут же поверила она и стала рассказывать про Женю: -Раньше я ее жалела, а сейчас моя жалость кажется мне такой смешной. Я зашла к ней вчера, а она надевает тоненькую батистовую кофточку, а кофточка трещит на плечах. Она спрашивает: "Красиво?", а сама знает, что уродливо, но улыбается так, как будто бы не знает...
-- А что бы ты сделала, -- перебила я, -- что бы ты сделала, чтобы он тебя полюбил?
-- Уж не Роман ли? -- усмехнулась Галя.
-- Роман.
Мы посмотрели друг на друга, но я первая отвернулась, не выдержав ее насмешливого взгляда.
-- Я бы подпустила его совсем близко, так, чтобы он увидел, как я его безумно люблю, а потом бы оттолкнула и посмеялась над ним, чтобы он думал, что мне все равно...
-- Тогда почему же ты так не сделаешь? -- спросила я.
-- А он не дается, -- ответила Галя.
И мы обе засмеялись. Я над ее простыми словами, а она надо мной. Это были жалкие простые слова, но то, как она сидела, подтянув колени, печальный наклон головы, ее тоненькие пальцы с обгрызенными ногтями -- всего этого Роман не видел издалека, но, приблизившись, обязательно бы разглядел.
Ее слова настолько глубоко проникли в меня, что стали уже не просто привычкой, а намертво срослись со мной и притянули Романа. Иногда я ненавидела его за то, что он меня полюбил. Он даже не подозревал, что любит не меня, а чужую печаль. И эта чужая печаль, ставшая моей тенью, через несколько лет нечаянно притянула Егора.
-- Я ошиблась, Егор, -- несколько раз повторила я, засыпая. -- Я метила в него, а попала в тебя. Я купалась с тобой в одном море, я позволила тебе идти за мной по пляжу, я позволила тебе посмеяться над хохлом, и за сегодняшний день, полный длинных жарких часов на берегу, я разглядела тебя насквозь. Точно так же затемненное стеклышко поднимают на свет, чтобы выяснить причину затемнения. И я не знаю, что мне делать с тобой завтра и послезавтра и во все оставшиеся дни, пока длится эта жизнь и это лето...
Я представляла себе буквальную иллюстрацию к моим словам. Я видела тир у входа на пляж. Из тира слышались щелчки затворов и частые выстрелы. И вот я вхожу в тир. Беру ружье, и мне говорят: "Целься в красную мишень!", но я стреляю и попадаю по черной. Мишень опрокидывается навзничь, и тут же белка-кондуктор машет жезлом, и по путям с дребезжанием проезжает трамвай с двумя прицепными вагонами. И кто-то все время стреляет рядом и с треском заряжает ружья. Этот треск похож на удары теннисных мячей на корте. Утром, когда подходишь к кортам, сначала неясно, а потом уже все четче и четче между темных пятен зелени мелькают белые майки теннисистов и стучат мячи... Или так еще барабанят пальцами по стеклу. Подходят к окну, задумываются о чем-то и выбивают ритм... пальцами по стеклу... по стеклу...
Я проснулась. На балконе стоял Егор и тихо стучался в окно. Ветки черешни раскачивались за его спиной, и я не понимала, то ли от ветра они качаются, то ли он недавно с них спрыгнул.
-- Открой, -- попросил Егор, пристально глядя на меня.
Впервые он глядел не по сторонам и не за меня, а прямо мне в лицо. Я открыла окно, и он гостем вошел в собственную комнату, но не решился пройти, а уселся на подоконнике. Мы в первый раз оказались с ним вдвоем и боялись друг друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25