уцелевшие напрягают силы для борьбы со стихиями и между собой – больше, как правило, между собой, чем со стихиями. Лучшие из них напрягают умы, ищут выход… и находят его в новшествах. Начинается подъем, общество развивается, люди множатся, распространяются, заселяют новые территории. Но в силу тех же извечных причин: недалекости и эгоизма – опять накапливаются «тихие» факторы. И цикл повторяется.
Первыми были кризисы чрезмерного истребления дичи и безумного поедания всех съедобных плодов, корней… всего, что родила земля, – полудикими первобытными племенами. Множество племен вымерло, уцелевшие додумались до скотоводства и земледелия. Развились на этом, увлеклись – и начали новый цикл: истребление лесов переложным землепользованием, а пастбищ, лугов, степей – чрезмерным выпасом размножившихся стад, кои подчищали все до травинки. Этот кризис породил пустыни Средней Азии и Северной Африки, погубил древние цивилизации… И так далее, через средневековые моры, кризисы скученности и антисанитарии в городах, через войны и восстания (каждое – кризис от накопившегося фактора), через кризисы товарного перепроизводства, через разрушения среды обитания – до последнего Потепления. Схема одна, и главное в ней, что все из благих намерений…
Можно ли считать такой путь развития разумным?
– В среднем – да, – сказал Ило. – Ведь каждая новая ступень в конечном счете оказывается выше предыдущих.
– А если бы не было спадов, разрушительных провалов – на сколько бы они были выше? Какой был бы взлет! Неужели нельзя плавней, устойчивей, смотреть далеко вперед?.. Вот и сейчас хорошо, стабильность, тишь да гладь – а можно ли поручиться, что в мире, в людях не накапливается новый «тихий» фактор, который, когда придет время, сразу и громко заявит о себе?.. На стадиях спада неконтролируемо выделяется накопленная энергия – а ее все больше.
Ило выслушал профессора с большим интересом. Тот и сам, окончив, подивился: высказанное оформилось в уме его как-то вдруг. Собственно, начальные суждения были близки к тому, что он говорил еще Нимайеру, подо что подгонял гипотезу Морозова. Но в конце он – он, Берн, отрицавший человечество! – верил в возможность бескризисного развития, хотел этого, досадовал, что такого еще нет, даже мысленно представил, какой получился бы при этом звездный рывок человечества, подумал будто и не он.
– Кризисы недостаточной разумности, – задумчиво молвил Ило. – Все верно: деятельность, не продуманная до конца, в итоге оказывается замаскированной стихией. Возможно, в этих срывах природа, естественное течение явлений, осаживает нас – торопливых? Может, надо, пока не спланировали все до крайних пределов бытия, сдерживать наращивание мощи, смирять творческие порывы? Или как-то иначе дозировать: меньше изменять природу, больше приноравливаться к ней, а?
– Понимаешь, не так все просто, – покрутил головой Берн. – Если сдерживать энергетику, реализацию возможностей преобразования природы… да еще начать приноравливаться к ней до идеального согласия, то разумная жизнь может замереть. Даже повернуть вспять, как… как у этих…
– У кого – у этих? – с любопытством взглянул на него Ило.
– У кого? Ну, как же… – Профессор растерянно потер лоб: действительно, у кого? Что это он понес? Что-то мелькнуло в уме – и исчезло.
– Да, что-то я не так. Не обращай внимания.
Ило отвел удивленный взгляд.
Разговор прекратился, но весь вечер Берн был под впечатлением обмолвки.
Отходя ко сну, он допросил себя: «Так у кого все-таки у „этих“? О ком я?» – «А о тех, – ответил он себя, – о тех самых, из памяти Дана». И его пробрал холод.
Инстинкт самосохранения сторожит в человеке не только тело, организм – психику тоже. Подобно тому, как рука отдергивает от обжигающего, колющего, бьющего, так и память человека, его ум и воображение сами могут уклоняться, «отдернуться» и от внутренней информации, и даже фактов действительности, если они посягают на его личность. Так и с Берном. Он знал минимум о том, чей мозг ему приживили: Эриданой, астронавт, погиб у Альтаира… и больше знать ему не хотелось. Любопытство иногда возникало – но сразу упиралось в стену внутреннего страха, страха попятить свою личность, которой и так туго пришлось в этом мире.
Астронавт Дан – уже в силу одного того, что он астронавт – явно был незаурядным, сильным человеком; к тому же он принадлежал этому миру. Берн ему благодарен за то, что перешло от него: за зрение, слух, новую речь… но и хватит. Шевеления остального, попытки Дановой памяти пробудиться вызывали панический вопрос: а как же я?! Что станет со мной?.. Мирное сожительство, симбиоз двух психик, двух взглядов на мир был – он это чувствовал – невозможен.
В то же время этот внутренний страх неизвестно перед чем был неприятен, лишал самоуважения. Собственно, чего он пугается?.. Однажды Берн преодолел себя, запросил у ИРЦ краткую – самую краткую! – информацию о Дане, о Девятнадцатой звездной. Сферодатчик говорил и показывал три минуты. Берн почувствовал облегчение, даже разочарование. Экспедиция к Альтаиру была в сравнении с другими малорезультативной. Астронавты, разбившись на группы, изучили двенадцать планет, на которых не нашли – кроме второстепенных малостей – ничего, что людям не было бы известно и до этого. Дан погиб тривиально по своей неосторожности, вызвавшей неполадку в биокрыльях и падение. Тело разбилось, голову спасла напарница по работе на этой планете Алимоксена.
Профессор увидел и изображение своего донора: шатен с волевым лицом, синими глазами, резкими чертами и веселой, чуть хищной улыбкой – улыбкой бойца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96